Николай Хохлов - Право на совесть

— Послушайте, Ник, — заговорил он. — Я знаю, что вам тяжело. Но и нам тоже. Мы знаем, что виноваты. Но нельзя ни сдаваться, ни падать духом. Ваша жена стала теперь символом. О ней знает целый мир. Борьба за нее только начинается. Уничтожить ее не могут. А то из-за чего вы пришли ведь осталось. Вам нужно только суметь зачеркнуть свое прошлое. Америку называют — «Новым Светом». Попробуйте представить себе, что вы летите в Новый Свет. Начните жизнь сначала. Мы вам поможем в этом…

Я смотрел на волны облаков под самолетом. Не буду ему возражать… Какая мне разница?.. Пусть говорит, что хочет… Если бы он сказал, что мы переменили курс и летим не в Америку, а на Огненную Землю, мне было бы также все равно.

На серой казенного цвета стене, под портретом Елизаветы Второй, висят гербы канадских провинций. Что-то в деталях их рисунка заставляет вспомнить Джека Лондона: леса, засыпанные снегом… нарты с упряжкой собак… меховые капюшоны над выдубленными морозом лицами золотоискателей…

Сзади меня топчется нетерпеливая очередь пассажиров. На коротком пути от самолета до вестибюля аэропорта нас уже успел проморозить ветер. Я иду дальше, вглубь зала ожидания.

Голубоватый свет флуоресцирующих ламп. Изломанная линия диванов и кресел сверкает никелированными брусьями. Гигантские фотопанели по стенам рассказывают о машинной и транспортной мощи сегодняшней Канады, — Канады тысяча девятьсот пятьдесят шестого года. На другом конце зала, за белым прилавком бара суетятся официантки. Мне к бару ходить нечего. Свои деньги я обменял при отлете из Нью-Йорка на французские франки. Чаю после морозного ветра я выпил бы, но в Гандере обменной конторы нет. Может быть, потому что в этом канадском аэропорте, расположенном на самом краю северо-американского побережья, самолеты задерживаются не надолго — лишь для того, чтобы набрать горючего.

Над витриной с цветными фотографиями канадских городов висит несколько электрических часов. Время в столицах мира. Я опускаюсь в кресло. По часам можно проследить, как сюда, к американскому континенту движется по земле новый день — двадцать первое ноября. Здесь половина двенадцатого ночи. В Париже — четыре часа утра. В Москве — половина восьмого. А где-то дальше на восток, в каком-нибудь сибирском городке или селе, дорогие мне люди прожили уже почти половину тысяча триста двадцать третьего дня нашей разлуки… Почти три года.

Почти три года прошло с тех пор, как я в последний раз был на родине.

Откуда-то из-под потолка доносится щелчок и голос диспетчера объявляет, что самолет авиалинии «Ти-Даблью-Эй», следующий рейсовым полетом в Париж, задержится на полчаса из-за починки системы отопления кабины. Это мой самолет. Для меня, лично, задержка безразлична. Прилечу в Париж в шесть или семь часов утра — какая разница?

Два с половиной года тому назад я в первый раз прилетел сюда в Гандер, на пути из Англии в США. Тогда этот аэродром не выглядел еще таким благоустроенным и блестящим. А может быть, я просто плохо помню. В те дни мне было не до наблюдательности. Я был раздавлен событиями, уничтожен ими. В Гандере нам пришлось переночевать. Утром шестого мая мы перелетели в США, в Вашингтон.

Я знал, что был приглашен в Америку Федеральным Правительством, и прибывал в США как гость, для дачи показаний по делу моей семьи, оставшейся в руках советского правительства.

И вот прошло два с половиной года. Я снова в Гандере. На пути в Европу. Я лечу туда по собственной воле, и ничто не может удержать меня от этого.

В кармане у меня бумаги, в которых подтверждается, что Конгресс США принял в августе 1956 года специальный закон, дающий мне право постоянного проживания в Америке. Согласно этому закону американское государство предоставляет мне человеческие права, которые составляют основу американской конституции.

Я знаю, что обязан своей свободой и независимостью простым людям Америки. Когда такие слова попадаются в газетах, их читают бегло, как необходимое приложение политической демагогии. Но для меня, действительно, именно поддержка тысяч рядовых американцев дала возможность снова найти смысл в жизни.

Весной 1954 года, после крушения всего и вся, в моей душе остались лишь хаос и боль.

Сотрудники службы американской разведки стремились показать мне, что жизнь моя не кончена, что на Западе для меня есть богатое и светлое будущее, что для этого мне нужно только «окончательно порвать с прошлым» и найти в Америке новую родину. В отношении ко мне офицеров разведки было подчас много искренности и настоящего человеческого участия. Но они не понимали одного: что я не мог «порвать с прошлым», что в отличие от тех, кто «выбрал свободу» ради личного благополучия или безопасности, я «выбрал борьбу» ради свободы родины и моей семьи.