Борис Соколов - На берегах Невы

Учёные, физиологи и психологи, которые не соглашались с этим «супернервизмом», объявлялись врагами коммунизма и лишались своих должностей в институтах. Даже ученики Павлова, такие как академики Бериташвили, Орбели и профессора Рожанский и Анохин, были объявлены лакеями буржуазии. Эти четверо были среди других учёных, обвинённых в индивидуалистических тенденциях. Эти учёные, также, несмотря на разнообразие фамилий, не были русскими или кавказскими людьми.

Атака на еретиков не окончилась с окончанием конгресса. «Советский журнал физиологии» в 1950 году был полон статей осуждающих то одного, то другого учёного.

Ленинские мечты о стандартизации человека не оставлены и сегодняшними правителями СССР. Это теория внедрена в практику в масштабе ещё не известным в истории человечества. Много сказано о политической активности коммунистической партии, однако, упущен факт их неумолимой борьбы против всякой индивидуальности. «Русский» большевизм — это самая крайняя форма антииндивидуализма, когда-либо существовавшая на земле. Сейчас независимое научное мышление полностью подавлено в Советском Союзе, но в дни моей юности крайний материализм проповедовала только маленькая кучка приверженцев. Большинство студентов наслаждались свободой мнений, и индивидуализм был основным течением в научной среде.

На фронте было всё спокойно. Дни проходили монотонно. Вокруг была осень, бриллиантово — жёлтая, со случайными дождями и непременными туманами. Свободный от дневной рутинной работы, я погрузился в научную работу, которую я делал ещё до призыва на фронт: возможное бессмертие живых клеток. Тема привлекла моё внимание ещё в университете. Я прочитал об этом в американских источниках и постарался копировать их работу. Возможно ли бесконечно долго держать образец ткани, извлечённый из живого организма? Сколько времени можно продолжать клеточный марафон, если поддерживать хорошие условия содержания ткани? Когда я впервые прочитал о подобном эксперименте Росса Гаррисона из Йельского университета, я страшно заинтересовался этой работой. Я думал, вот, что нам ответит на вопрос об извечных проблемах жизни и смерти. Если бы мы были способны взять клетки у старого человека и держать их после его смерти, это помогло бы по-новому взглянуть на многие биологические проблемы. Это бы помогло доказать, что наш организм состоит, на самом деле, из бессмертных клеток, и только дефекты в сложной организации внутри тела делают человека смертным.

Сразу после окончания университета я пришёл на работу в Петербургскую Биологическую Лабораторию при курсах Лесгафта. Её директором был Сергей Метальников. Метальников. Он был необычным человеком: вежливый и чувствительный, он был постоянно углублён в науку. Он был человеком видения и энциклопедического знания и обладал настойчивостью, без которой немыслимо достижение научных результатов.

Будучи директором Петербургской Биологической лаборатории Метальников горячо одобрил мои планы по созданию непрерывных живых культур ткани. Зарплата была мизерной. Я едва сводил концы с концами, но работа была захватывающей.

— Почему мы должны использовать лягушек или цыплят? — Спросил Метальников, когда лаборатория была готова к работе. — Давайте сделаем шаг вперёд. Давайте работать с человеческой тканью.

В Обуховской больнице, к которой я относился, старый пациент умирал от рака. Я попросил его разрешения взять кусочек ткани из его живота. В хирургических условиях, взяв образец ткани, я принёс его в лабораторию. Моя помощница Анна дала свою кровь. Я разрезал образец на мелкие кусочки и поместил их в углубления лабораторных стёклышек, добавив кровяной плазмы. Накрыв образцы для стерильности плоскими стёклышками, я поместил их в термостат, который поддерживал температуру человеческого тела. Будет ли ткань расти? Будет ли она жива?

Я ждал два дня и был разочарован: не было ни признаков роста, ни деления ткани. Я ждал ещё два дня. На этот раз я заметил нити клеток вылезающие во все стороны из культивируемого образца. Я побежал к Метальникову крича: «Они растут!».

И они росли. Ткань умершего человека оставалось живой и росла, начиная с этого незабываемого дня. Она продолжала существовать и существовала ещё в 1942 году, когда доктор Стрельников, который остался вместо меня, в последний раз написал мне, что «Лопухинская ткань ещё жива». Лопухин — фамилия человека, чью ткань я использовал.