Гвидо Кнопп - История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ

Доказательства удачного завершения внешней политики Аденауэра вступлением республики в 1955 году в НАТО и значительное восстановление суверенитета являются хорошим примером того, как живучи могут быть маскарады. 30 августа 1954 года потерпела крушение попытка ратифицировать во французском Национальном собрании договор двухгодичной давности о Европейском оборонительном сообществе. Потеря национального суверенитета из-за образования «европейской армии» не нашла в Париже достаточной поддержки. Новое правительство под руководством Пьера Мендес-Франса не чувствовало себя более связанным подписанием договора 1952 года. Аденауэр был глубоко поражен этим. Речь постоянно заходила о «черном дне Европы», и один из сотрудников Аденауэра писал: «Никогда прежде и никогда больше я не видел Аденауэра таким ожесточенным и таким угнетенным».

Но на самом деле вид сломленного европейца был расчетливо просчитанным маскарадом. Конечно, отрицательное решение вопроса о Европейском оборонительном сообществе означало, что Париж затягивал отсрочку, но канцлер давным-давно видел другой, более привлекательный выход. Вашингтон, Лондон и Бонн уже полгода исходили из того, что агония Европейского оборонительного сообщества будет прервана в Париже отрицательным ответом Национального собрания. Поэтому альтернативные решения были уже разработаны. На этот раз движущей силой стали британцы. Министр иностранных дел Антони Иден уже в июне 1945 года во время своего визита в Вашингтон высказывал отвлеченные мысли о непосредственном присоединении Федеративной Республики Германия к НАТО, без подписания договора о Европейском оборонительном сообществе. Чтобы окончательно развеять страхи, связанные с образованием немецкой национальной армии, преемницы злосчастного вермахта, планировалось снова вспомнить о старом Брюссельском пакте, используя его для контроля за вооружением и превратив в Западноевропейскую унию.

Аденауэр знал об этих предложениях и уже на следующее утро после роковой вести взял их на рассмотрение в свою резиденцию в Шварцвальде, где проводил отпуск. По бумагам было явно видно, как все должно было развиваться по мнению канцлера:

1. Продолжение политики общей европейской обороны.

2. Полный суверенитет.

3. Вступление в НАТО.

4. Подписание договоров о пребывании войск других государств в Федеративной Республике Германия.

Ни следа того, что это писал разочарованный приверженец идеи Европейского оборонительного сообщества! Только вот для немецкой — а еще больше для французской — публики канцлер, скорбящий о единой европейской армии, воспринимался, конечно, гораздо менее двусмысленно, нежели канцлер, форсирующий создание национальных вооруженных сил. Итак, новый лозунг был икон: на дипломатическом уровне как можно тише увезти в закрома урожай, то есть новые вооруженные силы ФРГ и возможность вступление в НАТО, и одновременно с этим открыто скорбеть о «потерянном для Европы шансе». Аденауэр настолько хорошо сумел закамуфлировать свои действия, что долгое время учебники истории принимали его маскарад за чистую монету.

Он смотрел на членство в НАТО, одним глазом смеясь. а другим — плача. Конечно, настроенный в первую очередь на восстановление государственного суверенитета страны, канцлер воспринимал право Франции командовать немецкими войсками как дискриминацию. Внутри планирующегося оборонительного союза бундесвер, напротив, получил бы гораздо больше самостоятельности. С другой стороны, канцлеру пришлось признать, что мечта об объединении Европы — его собственная мечта — потеряла былой размах. Кроме того, снова проснулись былые страхи перед немецкой непредсказуемостью. А месяц спустя, во время ночного разговора с министром иностранных дел Бельгии Полем-Анри Спааком, подслушанного одним немецким журналистом, Аденауэр высказал свои мрачные предчувствия: «Я глубоко, стопроцентно убежден в том. что немецкая национальная армия, к созданию которой нас принуждает Мендес-Франс, станет для Германии и Европы большой опасностью. Придет день, когда меня не станет, и я не могу знать, во что превратится Германия, если нам все же не удастся вовремя создать единую Европу». Тут нам открывается часть внутреннего мира канцлера: он был мастерски способен одновременно видеть перспективу для огромного количества решений и ужасно мучиться от страха перед неизвестным будущим. Можно ли ставить это в мину человеку, который дважды пережил крушение своего внутреннего мира?