Гвидо Кнопп - История триумфов и ошибок первых лиц ФРГ

Аденауэр противостоял всем нападкам, даже в своем собственном кабинете министров, где больше всех выступал за изменение политики берлинец Якоб Кайзер. Канцлер с облегчением заметил, что, судя по опросам общественного мнения, число немцев, поддерживающих его политику, неуклонно возрастает. Он очень хорошо запомнил, какой волнующей темой является тема воссоединения Германии. Через год самым популярным плакатом из напечатанных к предвыборной кампании ХДС был плакат с изображением руки, поднятой вверх как для присяги, и с надписью: «Эту клятву я приношу перед всем немецким народом. Мы не остановимся и не отдохнем, пока Германия не будет воссоединена в мире и свободе». Аденауэр повторял эту формулу на манер надписи на молитвенном барабане: «В мире и свободе». Но объединение ни в коем случае не должно было быть сопряжено с нейтралитетом, поскольку в таком случае вся Германия рано или поздно окажется под влиянием социалистического блока во главе с Советами. Западу нужно просто накопить достаточно сил, тогда СССР придется когда-нибудь добровольно отдать свою зону. Доброжелательно настроенные аналитики называли эту теорию «магнитной». В ответ недоброжелатели выбрали свое название: «пожизненная ложь молодой республики». Независимая «Нью-Йорк Таймс» уже в 1952 году трезво замечала, что стратегия канцлера и стран Запада — курс, «который положит конец всем надеждам воссоединить Германию мирным путем в ближайшее время».

Были клятвы Аденауэра всего лишь коллективной риторикой федеративного немецкого «союза потребителей», который попросту хотел облегчить свою совесть, как считал Рудольф Аугштайн? Или канцлер и в самом деле верил в возможность воссоединения Германии посредством «политики силы»? И являются ли, таким образом, падение Берлинской стены и объединение Германии в 1989–1990 годах запоздалой победой «великого канцлера»? Если да, то он как минимум чудовищно просчитался Когда в апогее кризиса вокруг советских нот английские журналисты язвительно спросили его, когда стоит ожидать отступления СССР из ГДР — через 25 или 100 лет, Аденауэр ответил с серьезным выражением лица, что, по его мнению, это произойдет в период «от пяти до десяти лет».

На самом же деле консолидация противоборствующих Западного и Восточного блоков дала понять Аденауэру, что «политика силы» не приведет к быстрой победе, на которую он возлагал надежду. Незадолго до своей смерти он признал это. Внутренний взрыв советского блока, произошедший в 1989 году, лежал вне его мировоззрения. Его надежды основывались скорее на эскалации конфликта между Москвой и Пекином, в ходе которого Кремль был бы вынужден пойти на некоторые уступки Западу. Такое видение проблемы было не актуально к 1989 году. Вряд ли между отклонением ноты Сталина и визитом «внука» Гельмута Коля на Кавказ можно провести прямую линию. Аденауэр не был пророком, просчитавшимся на пару десятилетий. Вместо этого он действовал, исходя из существовавших реалий, учитывая все обстоятельства. А реальностью были интересы оккупационных сил. «Самой смертельной ошибкой, — резюмировал Франц Йозеф Штраус происходящее во внешней политике начала канцлерства Аденауэра, — было бы потерять доверие американцев».

Но что произошло бы, если бы бомба, пришедшая с письмом, которую еврейские террористы прислали 20 марта 1952 года на имя Аденауэра, разнесла бы на куски не сотрудника саперной группы, а самого канцлера? Повернулась бы история по-другому? Вряд ли. Ни Якоб Кайзер, ни Ойген Керстенмайер не смогли бы свернуть Западный альянс с выбранного им пути. Даже если бы другой канцлер и потребовал как следует «проверить» советское предложение, разделение Германии и враждующие лагеря в Европе все равно существовали бы. Единственным отличием могло бы быть отрицательное отношение Федеративной республики к западным странам-победительницам. Прошло бы так же беспрепятственно возвращение ФРГ государственного суверенитета? Вопрос непростой. Также остается неясным, смогла ли бы экономика Западной Германии так же быстро и твердо встать на ноги на мировом рынке. Угрожающим выглядит развитие событий, если бы 17 июня 1953 года Федеративная Республика Германия отреагировала бы иначе, не так, как при Аденауэре, а заявила о своей солидарности и провела бы массовые демонстрации в поддержку восстания в Восточной Германии.

8 апреля 1953 года во время своей первой поездки в США канцлер возложил венок на Могилу неизвестного солдата на большом военном кладбище под Эрлингтоном. Это стало эмоциональной кульминацией государственного визита. Звездно-полосатый флаг дружно реял рядом с черно-красно-желтым. Аденауэр описал эту сцену в своих воспоминаниях с необычной для него выразительностью: «Американская военная капелла играла немецкий национальный гимн. Я видел, как на глазах одного из моих спутников выступили слезы, я сам был сильно растроган. Путь от полного провала в 1945 году до этого мгновения в 1953 году был долог и тернист». Фотографии старого канцлера на американском кладбище облетели весь мир. Пресс-служба Федеративной республики позаботилась о том, чтобы и на родине они получили должное распространение. Ведь в сентябре должны были состояться выборы в новый бундестаг. С благодарностью Аденауэр примял помощь президента США Эйзенхауэра. Однако им ни канцлера в Новый Свет подчеркивал то, что Федеративная республика сумела превратиться из побежденном страны в новою партнера западных стран. Подписание западных договоров в Бонне 26 мая 1952 года, лондонского долгового соглашения от 27 февраля и соглашения о финансовом возмещении с Израилем 10 сентября 1952 года Вашингтон оценил как достаточные доказательства доброй воли. Аденауэр точно следовал настроениям американской общественности, например, пользуясь помощью одного американского PR-агентства. Канцлер с удовольствием мог отметить, что крупный американский журнал в 1953 году коротко и просто назвал его «человеком года».