Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Для большинства присутствующих подобные слова генсека не были каким-то откровением. Все прекрасно знали, какие попойки закатывал Брежнев во время своих визитов в различных городах страны. Со многих из них его почти насильно уводили совершенно пьяным, как говаривали в народе, «в дупелину». И только после первого инсульта и первого инфаркта в середине 70-х окружение Брежнева стало оберегать его от чрезмерных возлияний.

Зато уж ближнее и дальнее окружение Брежнева «закладывало за воротник» регулярно и всегда с превеликим удовольствием, так как водка лилась им в рот задарма, оплаченная из бездонных государственных закромов. Как пел Высоцкий: «А что не пить, когда уют и не накладно». Причем многих ответственных алкоголиков из советского Политбюро порой обгоняли в этом соревновании их товарищи из братских коммунистических партий. И пальму первенства в этом держал 1-й секретарь ЦК Монгольской компартии и премьер-министр Монголии 52-летний Юмжагийн Цеденбал. Его лечащий врач И. Клемашев по этому поводу вспоминал: «Цеденбал постоянно употреблял алкоголь, а периодически даже по две недели и более не выходил из спальни, охранники подавали водку, он напивался и спал. Во время его визитов в Союз моя главная задача заключалась в том, чтобы он мог стоять на ногах в аэропорту в Москве в момент встречи, но это почти никогда не удавалось». (В 1968 году Цеденбал посетил Союз трижды, причем в ноябре — декабре пробыл в Москве три недели. В горизонтальном состоянии.)

В Москве он любил останавливаться отдыхать на одной из сталинских дач недалеко от города Ступино — в огромном здании, великолепно отделанном финской цветной березой… Есть Цеденбал не начинал до тех пор, пока ему не наливали водку. Было опасение за его жизнь вследствие перепоя, особенно в ночное время… Монгольская водка хранилась в комнате, где жили мы с охранником Лодонгавой. Не позднее 23 часов я навещал Цеденбала и, если наступало сильное опьянение, водку выливал в раковину и просил его идти спать… Но еще худшие события меня всегда ожидали в Улан-Баторе. Как известно, в связи с празднованием годовщины Октябрьской революции в посольствах социалистических стран проходили приемы. На такой прием надо было привести Цеденбала трезвым, чтобы он мог прочитать написанную для него речь. Для этого мы с Лодонгавой специально разными методами отвлекали Цеденбала, не оставляли его одного и вечером к назначенному часу подъезжали к посольству, где уже были остальные члены Политбюро и правительства Монголии, иностранные послы. После того как Цеденбал прочитывал свою речь, посол СССР с облегчением вздыхал. Обычно Цеденбалу в рюмку наливали чай под цвет коньяка, но он подходил к своему министру, обменивал свою рюмку на рюмку с настоящим коньяком и умудрялся упиваться так, что приходилось его уводить задолго до официального окончания приема».

Случай феноменальный, но алкоголик Цеденбал был Маршалом МНР, Героем Труда и Героем Монголии и руководил партией и страной более 40 лет!

Но вернемся из далекой Монголии в зимнюю Москву 1968 года. С начала декабря Высоцкий вновь ложится в больницу на лечение. Его состояние крайне неблагоприятное, врачи констатируют общее расстройство психики, перебойную работу сердца и обещают родным не отпускать его из клиники в течение ближайших двух месяцев. А ведь в те дни Высоцкому надо было быть в Одессе у режиссера Юнгвальд-Хилькевича на съемках фильма «Опасные гастроли».

В больницу к больному приходит даже Юрий Любимов, обеспокоенный слухами о тяжелом состоянии Высоцкого. «Тебе надо сделать операцию и вшить химическую ампулу, — уговаривает он Высоцкого. — Врачи говорят, что если ты и дальше будешь вести себя подобным образом, то года через три наступит конец». «Я не больной и ампулу вшивать не буду!» — отказывается от предложения Любимова Высоцкий.

14 декабря на общем собрании труппы Театра на Таганке артиста Владимира Высоцкого вновь простили и вернули в коллектив. Артист театра Анатолий Васильев позднее о подобных собраниях сказал: «Я был, наверное, единственным человеком, который с пеной у рта орал: «Уволить! Выгнать!»

И скорее всего был прав. Потому что все эти выговоры — строгие, нестрогие — мало что давали. Если бы выгнали тогда — это могло подействовать. Ведь когда он «завязал», год-два бывали потрясающе плодотворными.

Потом, когда Высоцкий стал лидером, солистом, а театр был гнездом, куда он только изредка залетал, это уже было невозможно. А тогда без театра Владимир просто не мыслил своей жизни. И если бы мы совершили эту жестокую акцию, то, может быть, продлили бы ему жизнь…»