Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

Нас очень приветливо встретил несколько суетливый пожилой человек, с длинными, совершенно белыми волосами на голове и такими же белыми усами и маленькой бородкой. Он мне напоминал кого-то из очень известных дореволюционных учёных - то ли физика, то ли хирурга, фамилию которого я не мог вспомнить, так как больше думал о предстоящем прослушивании. После приветствия и нескольких ничего не значащих реплик Георгий Наумович предложил мне исполнить несколько пьес без всякого аккомпанемента. Хотя я уже давно к публике привык, но перед авторитетом явно волновался. Тем не менее по окончании этого этапа испытаний профессор высказал несколько лестных слов, которые были обращены и ко мне, и к Ружникову. Затем начался общий разговор о музыке вообще, о музыкальных вкусах, профессор задал мне пару несложных вопросов по теории, провёл несколько тестов на слух и, как мне показалось, остался вполне доволен.

- Ну а теперь, молодой человек, - сказал он, - перейдём к главному: вы когда-нибудь держали в руках виолончель?

- Нет, - ответил я.

- Ну а скрипку держали?

- Держать-то я держал, но никогда на ней не пытался играть.

- А какие отношения у вас с фортепиано? - спросил профессор.

- Практически никаких. Только несколькими пальцами на слух.

- Всё это неутешительно, но поправимо, - резюмировал он.

Затем он извлёк из очень красивого футляра виолончель, сел на стул, установленный на музыкальной площадке, чуть возвышающейся над полом, взял в руки инструмент и смычок и сказал:

- Сядьте, пожалуйста, так же и возьмите в руки инструмент так, как вам покажется удобным.

Всё это я проделал с величайшей осторожностью, испытывая большое волнение и робость.

- Так, так, - медленно проговорил профессор, как будто сам себе отвечал на какой-то вопрос. - А теперь наложите пальцы на струны и растяните их так, чтобы между указательным пальцем и мизинцем образовался максимально возможный интервал.

Я постарался выполнить это упражнение как можно лучше.

- Постарайтесь увеличить интервал, растягивая пальцы шире, - требовал профессор, но, видимо, это у меня получалось плохо.

- Ладно, достаточно, - сказал он, - дайте-ка мне вашу левую руку с прямо вытянутыми пальцами.

С минуту он тщательно рассматривал кисть левой руки и каждый палец в отдельности, покрутил кисть у основания в разные стороны, велел сжать руку в кулак, опять выпрямить пальцы и произнёс, сокрушённо качая седой головой:

- То, что рука небольшая - это плохо, но терпимо, а вот мизинец никуда не годится. С таким коротким мизинцем нечего думать о хорошей игре на виолончели. Мне очень жаль, Георгий Наумович, но от виолончели придётся отказаться, - и, немного погодя, добавил, - вот посмотрите сами - у молодого человека мизинец не достигает даже верхнего сустава безымянного пальца, а теперь посмотрите на мою руку - мизинец заканчивается между этим суставом и основанием ногтя. Всё что я говорю, очень важно для виолончелиста.

Так, примерно, завершилось наше посещение профессора Федорова, и мы больше не возвращались к теме подготовки в консерваторию. Отношение Георгия Наумовича ко мне продолжало оставаться таким же добрым. После начала последнего учебного года я перестал работать в филармонии, но в клубной самодеятельности оставался весь год, а Георгий Наумович работал и там, и здесь. Я всё чаще на концертах выступал с сольными номерами или в дуэте с ним.

За этот год, точнее сказать, за оставшиеся до холодных осенних дней месяцы и последний весенне-летний сезон, у меня появилось ещё одно музыкальное увлечение, которое нашло горячую поддержку со стороны моего лучшего школьного друга Игоря Дремача - симфоническая музыка. В нашем городском саду на открытой эстраде в течение всего тёплого времени года выступал городской симфонический оркестр, которым приглашались дирижировать очень известные дирижёры, приезжающие из крупных музыкальных центров страны - Москвы, Ленинграда, Киева и некоторых других городов. Особенно запомнились выступления профессора Орлова. У нас не было возможности посещать сами концерты, которые проходили по вечерам, но зато мы ухитрились проникать на дневные репетиции, что оказалось гораздо интереснее, если отвлечься от одного крупного неудобства - палящих солнечных лучей. Дело в том, что оркестр располагался в раковине довольно больших размеров, которая укрывала музыкантов от прямых лучей, но даже при этом многие из них на репетициях максимально оголялись. Нас же солнце нещадно поджаривало в эти часы со спины и правого бока. И, несмотря на это, мы старались не пропустить ни одной репетиции. Оркестр редко исполнял очень серьёзную музыку, так как на неё не ходил бы курортный зритель. В его репертуаре были различные сюиты ("Арлезианка", "Пер-Гюнт", "Шахерезада" и др.), увертюры к некоторым операм ("Кармен", "Севильский цирюльник", "Свадьба Фигаро" и др.), симфонические картинки, балетные миниатюры. Мы слушали также концерты для скрипки или фортепиано, отдельных певцов в сопровождении оркестра. Для нас стали привычными такие реплики дирижёра, как: "Духовые, вы заглушаете, вступайте незаметно, плавное крещендо только после восьмого такта. Повторяем с номера 17, и...и" или "Не слышу акцента со стороны альтов перед вступлением ударных. Начали ещё раз с номера сорок второго..". и т. д. Без сомнения, эти репетиции не только сильно расширили наш музыкальный кругозор, но и приблизили нас к более глубокому осмыслению музыки вообще и симфонической в частности. Конечно же, мы ходили на репетиции не для повышения своей музыкальной культуры или ради каких-то определённых целей, а просто потому, что это нам нравилось, нам было интересно.