Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

Я знал, что в Ялте работает отличный мастер, которому несколько человек из нашего ансамбля уже заказали домры. Мне, конечно, тоже очень хотелось иметь такой инструмент, но я также понимал, что денег на такой заказ я не наберу, поэтому был очень рад предложению Георгия Наумовича. Ведь это был первый инструмент, изготовленный по специальному заказу этим мастером, по нынешней терминологии - эксклюзивный. Для своих работ мастер этот использовал материалы из очень ценных пород хорошо высушенной древесины, которыми он запасся при реконструкции Ливадийского дворца Николая II. Эта домра обладала глубоким грудным бархатистым звуком и очень красивым внешним видом, особенно изящным был гриф. Бочкового эффекта, каким обладают балалайки, у этой домры почти не было (под этим я понимаю звук, идущий как будто из бочки).

Видимо, я плохо понял смысл слов Георгия Наумовича и, поблагодарив его за предложение, спросил, а зачем ему нужна вторая такая же домра, лучше бы он заказал домру-тенор. Он ответил, что домру-тенор он уже заказал, и она скоро будет готова, но он говорит не о ней, а о домре для меня. Я прямо-таки опешил от таких слов и, кажется, впервые посмел в довольно сухой форме высказать своё мнение о том, что я никого не просил заказывать от моего имени инструмент и что, если бы у меня были деньги, я бы сам догадался сделать это раньше. Но ответ Георгия Наумовича был таким обескураживающим, что я тут же сильно пожалел о сказанном. Он в очень тактичной форме объяснил, что заказывал домру он сам, но домра предназначена мне, чтобы я мог играть на своём хорошем инструменте. "Если она тебе не понравится, можешь пользоваться моей старой домрой", - сказал он. Что можно было возразить на такое великодушное предложение? Подспудно я понимал, что это меня к чему-то обязывает, но отказаться от такого соблазна у меня просто не хватало сил. "Тем более, - подумал я, - не завтра же это должно случиться". Как показало время, этой затее не суждено было осуществиться.

Тем временем летние каникулы, а вместе с ними и работа в филармонии, подходили к концу, и мне оставался последний год учёбы в школе. Как и многие одноклассники, я всё чаще задумывался над тем, куда дальше направить свои стопы. Служба в армии мне не грозила. Мы все как допризывники прошли уже медкомиссию, и я был признан непригодным к воинской службе из-за плохого зрения - сильная близорукость, требующая постоянного ношения очков с оптической силой минус шесть диоптрий для обоих глаз. Такая неполноценность действовала на меня угнетающе, особенно в обстановке всеобщей мобилизационной готовности дать сокрушительный отпор любому врагу, воевать только на чужой земле и т.д. У многих из нас был полный комплект значков "Готов к труду и обороне" (ГТО) первой и даже второй ступени, "Ворошиловский стрелок", "Готов к противовоздушной химической обороне" (ПВХО), "Готов к санитарной обороне" (ГСО). Я особенно гордился значком ГТО второй ступени, который постоянно носил на груди, весь остальной комплект добавлялся только в дни демонстраций и праздников. Мои переживания по поводу своей неполноценности совсем не разделял мой отец, который был до смерти рад "белому билету", полностью освобождавшему меня от призыва в армию.

В один прекрасный день он очень удивил меня, когда обратился с вопросом, как бы я отнёсся к предложению серьёзно заняться музыкальным образованием. Я сразу понял, откуда дует ветер, хотя знал, что он с Георгием Наумовичем не был знаком и никогда особенно не интересовался моими успехами в этом направлении. В ходе разговора выяснилось, что Георгий Наумович сумел как-то встретиться с ним и предложить совершенно бесплатно подготовить меня к поступлению в консерваторию по классу народных инструментов. Не будучи готовым к такому развороту событий, я не высказал ни согласия, ни категорического отказа. Отец тоже ни на чём не настаивал и сказал, чтобы я подумал над этим.

В молодые годы даже такие судьбоносные вопросы решаются быстро и без больших колебаний, поэтому на следующий же день, когда мы встретились с Георгием Наумовичем, я поблагодарил его за предложение и сказал, что думаю стать инженером, а не музыкантом. Он стал настаивать, приводя различные привлекательные аргументы. В конце концов я высказался в том смысле, что если бы владел не домрой, а скрипкой или фортепиано, то скорее всего решил бы вопрос в пользу музыки.

Прошло несколько дней, и я думал, что к этому мы больше не вернёмся. Но однажды поздно вечером, когда мы возвращались на филармоническом автобусе с очередного концерта, Георгий Наумович попросил меня прийти завтра с домрой в клуб, он хочет кое-что попробовать. Ничего не подозревая, я пришёл чуть раньше и начал разминать пальцы. Вскоре появился мой учитель и тоном, не допускающим никаких возражений, объяснил, что мы сейчас отправимся к профессору Федорову, виолончелисту, который хочет меня послушать и, возможно, согласится в ускоренном порядке подготовить к поступлению в консерваторию. Я никак не ожидал такого поворота событий. Не скрою, виолончель мне всегда очень нравилась, но я и думать не мог о том, что когда-нибудь смогу к ней даже прикоснуться. По дороге Георгий Наумович говорил как о решённом деле, что по теоретической части меня подготовит он сам и Мохнач, который вёл у нас занятия, лишь бы согласился профессор. И вот мы в квартире у профессора Федорова.