Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

В 1966 году Академия Наук СССР учредила Золотую медаль им. С. П. Королёва за выдающиеся работы в области ракетно-космической техники. Именем главного конструктора названы два научно-исследовательских судна, один из высокогорных пиков на Памире и перевал на Тянь-Шане. Наконец, его имя присвоено одному из талоссоидов на Луне.

Из своего КБ Королёв вышел в последний раз 5-го января, а 14-го его уже не стало. Эти десять дней обратились для него в вечность.

Эпоха Королёва завершилась, но у людей, лично знавших его, глубокие следы в сердце и в памяти сохранятся до конца жизни. Мы все склоняем головы перед светлой памятью нашего учителя, наставника, руководителя.

Я уже упоминал о том, что в первой половине июня 1946 года, вскоре после начала работы в Подлипках, довольно большую группу сотрудников командировали в Германию для сбора и изучения трофейной техники. Каков был срок командировки и какой техникой предстояло заниматься - никто из нас не знал. Большинство отъезжающих только недавно окончили институт, и нам практически было безразлично, с чего начинать. Каждого из нас больше интересовало не то, с какого типа военной техникой мы встретимся, а то, кому как повезёт со специализацией. Кто хотел стать технологом, кто думал о конструкторской работе, а некоторые, вроде меня, мечтали о работе с проектно-теоретическим уклоном. Но мы не были вольны выбирать то, что по душе, по своему усмотрению, а были почти на положении людей мобилизованных.

Военные порядки в стране не ослабевали, а наоборот, по мере возвращения с фронтов огромной армии солдат, офицеров и генералов стремление насадить везде армейские порядки ощущалось весьма заметно. Различные группы инженеров, отправленных в Германию с той же целью, что и мы, но несколько раньше нас, были одеты в офицерские формы с погонами. В зависимости от занимаемого положения и возраста все они становились то полковниками (высший чин), то старшими лейтенантами (низший чин), то получали промежуточные звания. За ними закрепилось название "профсоюзных офицеров" в отличие от настоящих офицеров, получивших эти звания либо на фронте, либо в тылу после окончания тех или иных военных заведений.

Сборы в дорогу были недолгими и нехлопотливыми, так как никто из нас не был обременён ни излишками одежды, ни какими-либо предметами ухода за собой. Мы все понимали, что там нам предоставят весь необходимый минимум условий для более или менее нормального существования. Отъезжающих набралось довольно много, и нас посадили на два совершенно серых "Дугласа" . Я впервые в жизни летел на самолёте, и мне было очень интересно наблюдать землю под собой с высоты. Погода была ясная, безоблачная, слегка покачивало, закладывало уши, шум мотора мешал разговаривать. Потом всё это однообразие стало надоедать и хотелось быстрее прилететь к месту назначения. В Минске сделали остановку на одном из военных аэродромов для дозаправки. При снижении и посадке я почувствовал очень сильную боль в ушах, однако многие мои попутчики перенесли этот манёвр без всяких болезненных ощущений.

В Берлин прилетели далеко за полдень, и с места нашей посадки можно было прочесть надпись над зданием аэропорта: "Шёнефельд". Здесь нас впервые за всё время полёта накормили и проинструктировали: сейчас всех развезут по квартирам к жителям Берлина на ночёвку, а завтра в 10 часов утра за нами приедут и отвезут в штаб, поэтому от домов и квартир далеко не отлучаться. Развозили на небольших открытых грузовых машинах, приспособленных для пассажиров. К нам на борт сели человека три или четыре сопровождавших нас немцев, которые всю дорогу громко разговаривали между собой, много смеялись и вели себя очень непринуждённо. К своему ужасу, я обнаружил, что из их разговора я не разобрал ни единого слова, будто никогда не учил немецкого языка. Как же так могло случиться, что после пяти лет обучения в школе, в которой с трудом, но всё же получил пятёрку по немецкому языку, я абсолютно ничего не мог понять? Я даже подумал, что они говорят не по-немецки, а на каком-то другом языке, но абсурдность подобной мысли была очевидной. К моему удивлению, оказалось, что и другие мои товарищи ничего не понимали. Очень долго прислушиваясь к их речи, я стал различать только два известных мне слова: "я", то есть "да" и "нихт", то есть "нет", причём последнее слово произносилось почти как "нышьт" в русской транскрипции. Как выяснилось чуть позже, только один из нас чуть понимал их язык - это был Умка Гольцман (полное его имя Наум), мой сокурсник, сам из города Каменец-Подольского, хорошо знавший еврейский язык и изучавший в институте немецкий. По дороге я обдумывал, как же мы будем общаться с немцами, на квартире которых нам предстояло провести ночь. Когда мы начнём работать, я надеялся, что у нас будут переводчики.