Рефат Аппазов - Следы в сердце и в памяти

Пройдя небольшое расстояние, я оказался у "своего" дома. Краска на стенах облупилась, хотя и сохранился общий жёлтоватый тон, кое-где отвалилась штукатурка, оконные переплёты давно не видели подобия краски. Учтя предыдущий опыт, я довольно быстро сделал два снимка с разных сторон, так как дом был угловым. Мне очень захотелось войти хотя бы во двор, и я толкнул калитку, которая показалась мне открытой. Хотя она держалась на честном слове, всё же была заперта. Не найдя звонка, я несколько раз настойчиво постучал, но никто не ответил и не вышел. Значит, не суждено было на этот раз войти в родной дом. С тоской в груди я зашагал прочь, повернул за угол направо и опять очутился на Субхи. Пройдя мимо здания кинотеатра, я медленно поднимался выше по улице, оглядывая знакомые дома, ворота, калитки. Стоп! Вот дом Халиля-эмдже, брата моего отца. У него была жена Фатьма-апти из дворянского рода, мурзачка, женщина весьма строгих правил, замкнутая, гордая, высокомерная. Сын Нусреддин, на два года старше меня, весьма энергичный парень, умевший прилично рисовать, фотографировать, играть на мандолине и флейте, был для меня человеком, которому я иногда хотел подражать, но из этого ничего не получалось, поскольку мы совершенно разные люди по своей натуре. Как-нибудь я коснусь подробнее его жизни, которая тоже оказалась сломанной. Этот домик выглядел лучше всех остальных: аккуратно покрашенный, без каких-либо изъянов, с таким же аккуратным заборчиком-стеной со стороны переулка, без следов мусора и хлама вокруг.

Халиль-эмдже имел на территории кладбища хорошую мастерскую. Он обтёсывал надмогильные камни - башташ, выполняя на них красивой арабской вязью соответствующие надписи, столярничал, мог работать и по плотницкой части. Вот по направлению к кладбищу и лежал дальнейший мой путь. Как-то уж очень быстро я очутился у того места, к которому шёл, определив это не по кладбищу, которое располагалось по правую сторону, а по характерному зданию школы, как раз напротив. Светлое полутораэтажное здание школы узнал сразу: я ведь провёл там почти два года за партой. Но почему-то на ряде окон были железные решётки. "Неужели тюрьма", - подумал и даже вздрогнул от такой неприятной догадки. Но мои воспоминания о школе вытеснялись напряжённым поиском кладбища, которое, я отчётливо помню, находилось ровно напротив школы. Как раз на том месте, где я стоял, были ворота и калитка, а рядом с нею - мастерская. Халиль-эмдже преподавал в школе, и ему достаточно было перейти дорогу, чтобы очутиться в школе и забрать детей в мастерскую. Мы во время большой перемены иногда заходили на территорию кладбища, на котором было чисто, солнечно, весной цвело много полевых цветов. Куда же оно могло деться? Вместо кладбища я стою на очень грязной площади, застроенной какими-то жалкими лачугами из ржавых листов железа, кусков горбыля и фанеры. Тут же кучи гниющего мусора, всякого тряпья. В моей голове была только одна мысль: как же найти наше кладбище? О том, что оно так просто могло исчезнуть, я и подумать не мог. Вдруг вижу: в мою сторону шагает какой-то человек. Ещё не успев его разглядеть, я спрашиваю у него:

- Здесь, кажется, было кладбище. Вы не скажете, где оно? Может я ошибаюсь?

- Нет, ты не ошибаешься. Но это же было татарское кладбище! Как только этих предателей выгнали из Крыма, кладбище уничтожили, чтобы духу их здесь не было, понял?

Мужик был изрядно выпившим, но на ногах пока держался неплохо, говорил чуть растягивая слова и испытывая какое-то внутреннее геройство, будто он лично совершил этот великий подвиг. Не дождавшись ответа, он ещё раз спросил:

- Я правильно говорю? Ты меня понял? - и пошел дальше.

Пройдя с десяток шагов, он остановился у стены небольшого сооружения и, не заходя внутрь, начал расстёгивать пуговицы на брюках.

Простояв неопределённое время в полной прострации от испытанного потрясения, я ещё раз оглянулся вокруг и машинально зашагал в том же направлении. Дойдя до небольшого сооружения, я по виду и по запаху определил, что это была обычная грязная уборная, запачканная снаружи ничуть не меньше, чем внутри. Тут же бросились в глаза несколько ровных белых камней, послуживших основанием для сырых кирпичей, из которых были слеплены стены. К своему ужасу я сразу заметил на камнях надписи, сделанные арабской вязью. Большего потрясения, чем я испытал в эти минуты, не испытывал никогда в жизни. Конечно же, это были надмогильные камни от разрушенного татарского кладбища. У меня перехватило в горле, я не мог ни дышать, ни плакать, ни кричать и совсем не заметил, как ко мне кто-то подошел и, трогая за плечо, что-то говорил. Только со второго или третьего его толчка я очнулся, как от тяжёлого сна, и услышал: