Макс Неттлау - Жизнь и деятельность Михаила Бакунина

Можно доказать, что в последние дни своего пребывания в Шплюгене, 24 или 25 августа 1874 г., Бакунин решил окончательно уйти от общественной деятельности; «j'en ai assez de la politique et des entreprises revolutionnaires, ma dernière expédition m'en a décidément enlevé le gout – et je suis assez vieux pour bien avoir le droit de prendre ma démission» («Довольно с меня политики и революционных предприятий – моя последняя экспедиция решительно заставила меня потерять вкус к ним – и я достаточно стар, чтобы иметь право выйти в отставку») – так писал он вскоре после этого. Его опыт в Италии, где ему давали преувеличенное сведения о средствах, имеющихся для организации движения, а также личные огорчения со стороны людей, стоявших к нему очень близко, об'ясняют его тогдашнее пессимистическое настроение. 26 августа он выехал из Шплюгена через Цюрих и Фрибург в Сьерр (кантон Валлис), где с 6 сентября его след теряется. Только 9 октября мы его находим в кругу своей семьи, в Лугано, куда он только что прибыл. Там он прожил почти до самой своей смерти.

С тех пор Бакунин жил действительно в стороне от всякой революционной деятельности. Он, правда, преодолел фазу пессимизма, охватившего его втечение лета и осени 1874 г., но реакция настолько восторжествовала, что не было никакого движения, которому он мог бы отдать свои последние силы. Связь между остатками движений различных стран также была почти прервана, и Бакунин имел возможность встречаться только с отдельными своими посетителями – русскими, итальянцами, французами и др.

Злобная клевета не оставляет в покое и последние двадцать месяцев его жизни, омраченные материальными заботами. Стараются заставить поверить, что он под конец своей жизни стал придерживаться даже умеренных взглядов, или что его умственные способности ослабели. Но как личные сообщения, так и ряд писем и отрывков рукописей совершенно опровергают эти утверждения.

В одном отрывке из письма от 13 февраля 1875 г. он пишет: «я совершенно с тобою согласен, что час революции прошел, не вследствие ужасных несчастных случаев, которых мы были свидетелями, или страшных поражений, жертвами которых, более или менее виновными, мы были, – но потому что я, к своему величайшему отчаянию, констатирую и ежедневно вновь констатирую, что революционная мысль, надежда и страсть абсолютно отсутствуют в массах, а когда их нет, то сколько ни напрягай своих сил («on aura beau se battre les flancs»), все равно ничего не добьешься»… Он восхищается терпением и выдержкой тех, кто продолжает вести пропаганду, но самого себя он чувствует для этого слишком старым, слишком слабым и уставшим и во многих отношениях слишком разочарованным («désabusé»). Он чувствует очень сильное желание отдаться научному, совершенно об'ективному изучению причин торжества реакции.

Между тем как во время своей пропагандистской деятельности он считал религиозные предразсудки масс в известной степени безвредными, чем‑то таким что является формой выражения экономических стремлений бедняков (небо, это – утопия, социализм бедных) и между тем как он в период практической деятельности считал церковную реакцию бессильной и менее важной чем государство, с которым следовало бороться непосредственно, – он теперь, в период спокойного анализа, возвратился опять к религии и духовенству, как к самой ненавистной форме реакции. По отношению к ней ему даже Бисмарк, представитель наиболее суровой государственности, казался, заслуживающим признательности благодаря его участию в «Kulturkampf»e, и он с удовольствием следил за этим движением. 18 октябре 1875 г. он писал на немецком языке следующее: «теперь мне опять представляется полезным, необходимым поднять старый, забытый клич энциклопедистов: «Ecrasons l'infâme», и как в мое доброе старое фанатичное время, когда я имел обыкновение говорить: «Что вы мне расказываете о непартийности, мы оставим непартийность Господу Богу!», – так же и теперь я опять начинаю мало заботиться об абстрактной справедливости: все, что уничтожает церковь и попов, справедливо в моих глазах»… В этом смысле он интересовался борьбой республики против клерикализма во Франции, и он очень был обрадован результатами выборов 20 февраля 1876 г. – я думаю, что он и в этом пункте правильно предвидел будущее: рабочее движение разных стран стало с семидесятых годов на путь политики и социального реформизма и не вело с тех пор серьезной борьбы против государства и церкви, благодаря чему их власть очень выросла и укрепилась, чему мы теперь являемся свидетелями.