Константин Путилин - Шеф сыскной полиции Санкт-Петербурга И.Д.Путилин. В 2-х тт. [Т. 1]

Он не отрицал, что знал Михаила Иванова, навещавшего свою мать, служившую раньше у убитой Миклухо-Маклай, но упорно отрицал всякое близкое знакомство с ним.

— Это гнусный навет на меня со стороны Ива­нова. Я не знаю, зачем ему понадобилось возводить на меня страшное обвинение в соучастии в этом убийстве. Видит Бог, не повинен я!

Поиски любовника убитой прислуги Надежды Торопыгиной, бывшего приказчика мелочной лавки, я поручил энергичному чиновнику Жеребцову, отличив­шемуся в раскрытии дела об убийстве Митрофановым Сергеевой. Он задержал его, и ввиду того что на пиджаке его также оказались кровяные пятна, он был арестован.

Королев и Королева после допроса, учиненного им судебным следователем по особо важным делам Добушинским, были освобождены. Было ясно, что они совсем не причастны к убийству и даже не предполагали о нем. Их сын, Иванов, отдавая в стирку окро­вавленную рубашку, сказал, что его укусила собака и своей кровью из пальца он измазал эту ру­башку.

Прошло несколько дней. Я решил сам еще раз допросить Михаила Иванова.

И вот тут-то, при вторичном допросе, он со­вершенно изменил свое первоначальное показание, на основании которого был арестован Петр Кондратьевич. На этот раз он категорически заявил, что убийство госпожи Миклухо-Маклай и ее прислуги Надежды Торопыгиной совершил он один.

— Как же так, братец, то ты показал, что убивал вместе с Петром Кондратьевичем, то теперь говоришь, что сделал это один. Которое же из твоих показаний верное и справедливое?

— Последнее, ваше превосходительство, потому что я действи­тельно один их убил.

И он принялся рассказывать, как он совершил это злодеяние.

В общих чертах его второй рассказ походил на первый, только с той существенной разницей, что «Петра Кондратьевича» тут уже не существовало.

— А как же ты проник в их квартиру?

— Пришел к Надежде как бы от ее любовника.

— Ну-с, если это справедливо, что убил ты их один, то украденные деньги — процентные бумаги — должны быть у тебя. Так? Где же они?

— Я их зарыл.

— Зарыл? Где же?

— На Мало-Охтинском кладбище. Как украл я из комода пачки, так сразу отправился на это клад­бище и спрятал их там.

— И ты не лжешь? Ты можешь указать то место, где их зарыл?

— Могу. Когда угодно.

Я позвал чиновника Шереметьевского:

— Я вам дам сейчас одно важное поручение.

— Рад стараться, ваше превосходительство.

— Пока уведите его! — приказал я служителям, указывая на Иванова.

Когда мы остались вдвоем, я обратился к Шереметьевскому.

— Вам предстоит сейчас путешествие, которое удивительно смахивает на таинственное похождение из какого-нибудь «страшного» уголовного романа. Дело в том, голубчик, что сейчас Иванов сознался мне, что он один убил госпожу Миклухо-Маклай и ее горничную и похищенные процентные бумаги он зарыл на Мало-Охтинском кладбище. Необходимо, не теряя ни минуты, проверить истинность его показаний, то есть надо отправиться туда и убедиться, действительно ли этот злодей за­рыл бумаги убитой. Я боюсь, не лжет ли он, стараясь еще более запутать это мрачное, темное дело, о котором теперь говорит весь Петербург. И еще вот чего я боюсь: не замыслил ли он, на­рочно сочинив всю эту историю, бежать, надеясь, что это ему удастся в той глухой местности и в этот поздний ночной час. Поэтому будьте предельно осторожны и внимательны. Возьмите с собой двух полицейских надзирателей: Переловича и Ионина. Это бравые, рослые и испытанные ребята. Теперь четверть первого, к часу ночи вы будете там. Вы, конечно, вооружены?

— Не беспокойтесь, ваше превосходительство, не в таких переделках бывал. Постараюсь оправдать ваше доверие.

— Ну, с Богом! Как только вернетесь, немед­ленно ко мне. Я буду вас ждать. Нам надо распутать это дело. Неловко, ведь: вот, скажут, Путилин оказался не на высоте своего дарования... Обидно, голубчик.

Было половина первого ночи, когда из Управления сыскной полиции вышли Шереметьевский, два полицейских надзирателя и преступник Иванов, запятнавший свои руки и душу кровью двух несчастных жертв. На этот раз, как нарочно, несмотря на апрель месяц, темная и холодная ночь нависла над огромным городом, который, точно легендарное чудовище, начинал уже забываться недолгим тревожным сном. Но он, этот город, это чудовище, не мог за­снуть сразу. Он еще глухо стонал и гремел сот­нями своих нестройных звуков. Кое-где раздавался топот лошадей, бьющих железными подковами о камни мостовых, дребезжали ко­леса экипажей, порой доносились шаги запоздалых обывателей, неслись откуда-то, из мрака ночи, разу­далая песнь подгулявшего мастерового и площадная, кабацкая ругань. Чем дальше удалялись они от центра города, тем становилось глуше, безлюднее.