Юрий Сушко - Клан Чеховых - кумиры Кремля и Рейха

А что Вершинин? В неукоснительном соответствии чеховским ремаркам вынужденно смеется и приглашает Соленого: «Пойдемте в залу». Тут и Маша – уже Тарасова – легко подхватывает партию и говорит по роли: «Надоело, надоело, надоело… И вот не выходит у меня из головы… Просто возмутительно. Сидит гвоздем в голове, не могу молчать…»

Потом состоялся легкий театральный банкет, звучали поздравления коллег, комплименты – и цветы, цветы, цветы. А старая актриса, глядя на веселящихся молодых коллег, улыбалась и про себя вспоминала, как в свое время строго следовала она чеховским требованиям, в том числе по поводу этих невинно-игривых слов «трам-там-там» – «трам-там»…

Даже из далекой Ниццы он писал: «Опиши мне хоть одну репетицию «Трех сестер». Не нужно ли чего прибавить или убавить? Хорошо ли ты играешь, дуся моя? Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, но не печальное. Люди, которые носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто. Так и ты частенько задумывайся на сцене, во время разговоров. Понимаешь?»

Потом, буквально через неделю-другую, из той же Ниццы Антон Павлович вновь все не может унять свое беспокойство по поводу будущей премьеры: «Милая актрисуля, эксплоататорша души моей… Ну как «Три сестры»? Судя по письмам, все вы несете чепуху несусветную. В III акте шум… Почему шум? Шум только вдали, за сценой, глухой шум, смутный, а здесь, на сцене, все утомлены, почти спят… Если испортите III акт, то пьеса пропала, и меня на старости лет ошикают. Тебя Алексеев в своих письмах хвалит… Я хотя и не вижу, но тоже хвалю. Вершинин произносит «трам-трам-там» – в виде вопроса, а ты – в виде ответа с усмешкой… Проговорила «трам-там» – и засмеялась, но не громко, а так, чуть-чуть. Такого лица, как в «Дяде Ване», при этом не надо делать, а моложе и живей. Помни, что ты смешливая, сердитая. Ну, да я на тебя надеюсь, дуся моя, ты хорошая актриса…

Ну, оставайся здорова. Твой старец Антоний».

Перед последней репетицией Ольга Леонардовна прилежно отчитывалась перед своим Автором: «В 3-м акте говорю с сестрами или, как я называю, – каюсь – на сдержанном темпераменте, отрывисто, с паузами, точно трудно ей высказаться, не громко. Только точно выкрикивает – «Эх, глупая ты, Оля! Люблю – такая, значит, судьба моя… etc»… а потом опять не громко, нервно. Сидит все время неподвижно, обхватив колени руками, до закулисного «трам-там». Тут поднимает голову, лицо озаряется, вскакивает нервно, торопливо прощается с сестрами. Я решила, что «трам-там» (у тебя она спрашивает, он отвечает)… она говорит, что любит его и будет принадлежать ему, т. е. признание, которого он долго добивался. Я сижу за письменным столом у самой рампы, лицом в публику и с волнением что-то черчу карандашом. Когда он запел, она взглянула, улыбнулась, отвернулась, т. е. склонила голову и спрашивает – «трам-там?». После его ответа она еще взволновеннее говорит «трам-та-та», и наконец решительно – «трам-там». Если все это сделать с улыбкой, легко, не вышло бы пошло, в виде простого rendez-vous. Ведь до этой ночи их отношения были чистыми, правда? По-моему, все идет теперь хорошо… Твоя Ольга».

Замечательное поздравление с юбилеем из Германии опоздало буквально на один день. Олюшкину открытку растроганная Ольга Леонардовна положила в особую шкатулочку. Потом, перечитывая ее Софье Ивановне Баклановой, своему близкому, верному другу и компаньонке, с которой делила кров в последние годы, остановилась на фразе, оставленной ею ранее без внимания. Как бы между прочим, Ольга сообщала тетушке, что приняла решение оставить кино навсегда. Показывать на экране комичных старух она не желает…

До чего же странные все-таки у нас с ней всю жизнь случались совпадения, думала старая актриса, какие таинственные возникали параллели. Что за загадочная симметрия судеб?..

Подводя итоги американскому периоду своей жизни, в 1954 году Чехов писал «Фреддиньке» Бергстрему: «Конечно, кое-что мне чуждо в Америке, но я так благодарен этой стране, что она приютила нас наконец после долгих и мучительных скитаний, что не думаю и не хочу думать о том, что чуждо».

В следующем году, буквально за несколько недель до смерти, Михаил Александрович решил прочесть свою последнюю лекцию голливудским актерам. На самом пороге могилы Чехов захотел поговорить с американскими коллегами