Юрий Сушко - Клан Чеховых - кумиры Кремля и Рейха

Назавтра с утра Миша явился женихом. Штиблеты сияют, костюмчик отглажен. Воротничок рубашки горло стискивает, как удавка. Увидев Станиславского, он вообще, по-моему, перестал что-либо соображать и превратился в снулую рыбу…

Бунин откровенно любовался великой актрисой, которая перед ним, одним-единственным зрителем (!), разыгрывала вызванную из памяти реальную мизансценку, маленький водевиль.

– Константин Сергеевич, как обычно, был мил и доброжелателен. Задал Мише несколько простеньких вопросов, послушал отрывок из «Царя Федора» и, кажется, монолог Мармеладова из «Преступления и наказания» – и немедленно объявил, что с сегодняшнего дня Михаил Александрович Чехов принимается в Художественный театр. Обращаясь к членам труппы, сидевшим в зале, он представил им новичка:

– Вот ваш новый товарищ. Примите его хорошо. Нам будет очень приятно иметь в театре племянника Антона Павловича…

Станиславский, несомненно, гениальнейший актер и режиссер, но дипломат, он, конечно, никудышный. С его легкой руки к Мише сразу же приклеилось прозвище «племянник». А потом я слышала, как наша молодежь – и Болеславский, и Хмара, и Готовцев, да и другие – называли его «замухрышкой со знаменитой фамилией» и даже стали распространять слушок, что Станиславский, принимая его в театр, якобы обмолвился: «Мне стало его жалко…» Хотя это, конечно, вранье чистой воды, я ведь сама присутствовала на показе… Но вот наших дам, – улыбнулась Ольга Леонардовна, – застенчивый юноша весьма заинтересовал…

Если бы он остался в Суворинском, – продолжила она, – я даже не представляю, в кого бы Миша превратился через два-три года… Может, так бы и продолжал играть своих тусиков в «Дачных барышнях»… Как-то, разоткровенничавшись, он признался мне, что испытывал в то время жгучий стыд: «Я не переносил себя как актера, я не мирился с театром, каким он был… Я точно и ясно осознавал, что именно в театре и в актере выступает как уродство и неправда. Как громадную организованную ложь воспринимал я театральный мир. Актер казался мне величайшим преступником и обманщиком… Между сценой и зрительным залом вспыхивала ложь!..»

Вот так. А сегодня воспрял духом…

Откланявшись, Бунин не стал брать извозчика, решив немного пройтись. Ему хотелось побыть одному. Он медленно шел по центру Москвы и вспоминал один из многих вечеров, проведенных им вместе с Чеховым. Им в самом деле было хорошо вдвоем. В любое мгновение – и когда шутили или обсуждали серьезные проблемы, или просто молчали, время от времени обмениваясь взглядами или малозначительными репликами…

В тот вечер он читал Антону Павловичу один из своих «мелких рассказов». Кажется, «Две просьбы». Чехов, уютно устроившись в любимом кресле, вытянул длинные ноги и сцепил руки на затылке. Дослушав до конца, улыбнулся и сказал:

– Хорошо. Нет, действительно хорошо… Я, Иван Алексеевич, только женщин могу обманывать, когда говорю им, что они восхитительны. А вам врать не хочу и не буду… Вы свои «Просьбы» уже напечатали? Нет? Жалко. Примите дружеский совет: никогда не читайте свои вещи до напечатания. Кроме пьес, разумеется. А главное – не слушайте ничьих советов. Ошибся, соврал – пусть и ошибка, и вранье принадлежат только вам…

Потом, помолчав, добавил: «А вообще-то, по-моему, поставив точку, следует вычеркивать начало и концовку рассказа. Тут наш брат, беллетрист, больше всего грешит… Да, а чай вы будете?.. Ну, как хотите… А кофе пьете?

– Изредка пью.

– Вы пейте каждый день, Иван Алексеевич. Чудесный напиток. Я, когда работаю, до вечера ограничиваю себя лишь кофе и бульоном. Утром – кофе, в полдень – бульон. А то как-то плохо работается…

Они опять помолчали. Бунин теребил в руках странички своего рассказа. Потом услышал глуховатый тихий голос:

– Знаете, а я женюсь…

И тут же смущенный Чехов принялся неуклюже шутить, говоря, что жениться нужно непременно на немке, а не на русской. Она и аккуратнее, и ребенок при ней не будет по дому ползать и бить в медный таз ложкой. И вообще…

Бунин, конечно, знал о его романе с Книппер, не был от этого в восторге и надеялся, что вся эта история не окончится браком. Он наверняка знал, что Ольга Леонардовна ни за что не оставит сцену, но многое, благодаря супруге, изменится в жизни Чехова. Возникнут трения между его сестрой и женой, что скажется на душевном покое и здоровье Антона Павловича. Ведь он, конечно же, как уже случалось в подобных случаях, будет остро переживать и страдать то за ту, то за другую, а то и за обеих вместе.