Вениамин Каверин - Эпилог

Опасность такого направления в советской музыке ясна. Левацкое уродство в опере растет из того же источника, что и левацкое уродство в живописи, в поэзии, в педагогике, в науке.

Мелкобуржуазное «новаторство» ведет к отрыву от подлинного искусства, науки, от подлинной литературы.

Автору «Леди Макбет Мценского уезда» пришлось заимствовать у джаза его нервозную, судорожную, припадочную музыку, чтобы придать «страсть» своим героям.

В то время как наша критика — в том числе и музыкальная — клянется именем реализма, сцена преподносит нам в творении Шостаковича грубейший натурализм. Однотонно, в зверином обличье представлены все — и купцы, и народ. Хищница-купчиха, дорвавшаяся путем убийств к богатству и власти, представлена в виде какой-то «жертвы» буржуазного общества. Бытовой повести Лескова навязан смысл, какого в ней нет.

И все это грубо, примитивно, вульгарно. Музыка крякает, ухает, пыхтит, задыхается, чтобы как можно натуральнее изобразить любовные сцены. И «любовь» размазана во всей опере в самой вульгарной форме. Купеческая двуспальная кровать занимает центральное место в оформлении. На ней разрешаются все «проблемы». В таком же грубо-натуралистическом стиле показана смерть от отравления, сечение почти на самой сцене.

Композитор, видимо, не поставил перед собой задачи прислушаться к тому, чего ждет, чего ищет в музыке советская аудитория. Он словно нарочно зашифровал свою музыку, перепутал все звучания в ней так, чтобы дошла его музыка только до потерявших здоровый вкус эстетов-формалистов. Он прошел мимо требований советской культуры изгнать грубость и дикость из всех углов советского быта. Это воспевание купеческой похотливости некоторые критики назвали сатирой. Ни о какой сатире здесь и речи не может быть. Всеми средствами и музыкальной, и драматической выразительноети автор пытается привлечь симпатии публики к грубым и вульгарным стремлениям и поступкам купчихи Екатерины Измайловой.

«Леди Макбет» имеет успех у буржуазной публики за границей. Не потому ли похваливает ее буржуазная публика, что опера эта сумбурна и абсолютно аполитична? Не потому ли, что она щекочет извращенные вкусы буржуазной аудитории своей дергающейся, крикливой, неврастенической музыкой?

Наши театры приложили немало труда, чтобы тщательно поставить оперу Шостаковича. Актеры обнаружили значительный талант в преодолении шума, крика и скрежета оркестра. Драматической игрой они старались возместить мелодийное убожество оперы. К сожалению, от этого еще ярче выступили ее грубо-натуралистические черты. Талантливая игра заслуживает признательности, затраченные усилия — сожаления.

ВОКРУГ СТАТЬИ «СУМБУР ВМЕСТО МУЗЫКИ»

Литературный Ленинград. 1936. 14 февраля

«На днях СП созвал собрание литературных, театральных и музыкальных критиков, посвященное обсуждению статьи…»

Е.ДОБИН «подчеркивает огромное принципиальное значение, которое имеет статья “Сумбур вместо музыки” не только для музыкальной, но и для литературной критики».

ШТЕЙН «указывает, что Шостакович в своем творчестве всегда находился под влиянием левых мелкобуржуазных течений западноевропейской музыки. Именно оттуда заимствовал он ложное новаторство, свое стремление писать “шиворот-навыворот”, по которому так своевременно ударила “Правда”… Шостакович, безусловно, один из самых талантливых композиторов, но болезненные, гнилые тенденции занимают слишком большое место в его музыке»…

БЕСКИНА: «Борьба за народность в искусстве всегда связана с его новым содержанием».

ЦЫРЛИН «указывает, что ЦО заставляет нас обратить внимание на некоторые “заброшенные” участки литературного фронта».

Литературный Ленинград. 1936. 20 февраля

«…Творчество Джойса, выросшее на дрожжах фрейдистской философии, оказало известное влияние на Добычина, что могло привести только к печальным результатам…» (Из передовой статьи.)

Зел. Штейман. Исторический импрессионизм.

«…Его книга («Город Эн» Добычина. — В.К.) — законченная литературная декларация, которую надо принимать или отвергнуть. У Добычина нет последователей, но у Добычина есть защитники. И еще неизвестно, что опаснее: «последователи», которые довели бы добычинскую манеру до абсурда, или «защитники», которые смазывают, по существу, вопрос о реакционном характере его творчества…

Нетрудно видеть, что эта «защита» вытаскивает на свет божий давно осужденные и основательно забытые уже «теории» печальной памяти «Перевала»… Правильно было сказать об этой книге: сборник литературных трюков. Но надо добавить: трюков, которые откровенно противопоставлены методу реалистического искусства».