Михаил Задорнов - Записки усталого романтика

Последний концерт в далеком поселке Шапше. Моторки, нагруженные нашей музыкальной аппаратурой, идут по одной из проток Иртыша. Река разлилась. По колено в воде стоят ивовые рощи, телеграфные столбы, торчат из воды верхушки кустов. Стая уток обгоняет нас. На далекой сопке виднеются белые шиферные крыши хат. Тайга со всех сторон обступила их, прижав к самому склону.

Сегодня в жизни далекой таежной деревни Шапша, которую не найдешь ни на одной карте, случится небывалое: концерт! Да еще силами москвичей!

– Артисты приехали! – разносится по деревне. – Из Москвы.

Покосившийся, посеревший от времени сруб с приделом и палисадником – это местный клуб.

Еще не вернулись с вечерней вахты доярки, поэтому мы не начинаем.

Словно холодным алым огнем горит широкий речной разлив. Медленно тонет в сверкающей воде остывающее солнце.

На закате звуки слышны четко и издалека. Выстукивая мотором по красной протоке, задрав нос, выползает из-за ивовой рощи черный рыбацкий бот.

– Сейчас всех парным молочком угостим, – довольно потирает руки молодой, в белом халате приемщик молока, чей приемный пункт рядом с клубом. – Перед концертом-то беленького, ага?

– Ага! – отвечаем мы.

Зал на десять скамеек. Бильярд с натянутым байковым одеялом. В углу на табурете – бачок с ключевой водой и алюминиевая кружка.

Дети лежат на животах на полу перед первым рядом, подперев голову руками. Мы уже знаем, что главный у них – «индеец», тот, который первым подошел к нам на берегу. Перед концертом он учил нас ловить щурят. Ловил их ивовым прутиком с проволочным кольцом на конце. Высматривал, где щуренок стоит в воде у берега, осторожно заводил ему на острую головку кольцо и резко выдергивал. Почти ни один щуренок у него не сорвался. Нам эта премудрость, сколько ни пытались, так и не далась.

Детей в деревне много. По четыре, по пять в семье. А вот школа здесь пока только до третьего класса. Кто постарше, тех возят в соседнюю деревню. На катерах – пока вода, на мотоциклах – когда река замерзнет. Летом, в свободное время, им тут раздолье – и рыбалка, и кедровые шишки, и костры, и «казаки-разбойники», точнее Ермак с Чапаевым. Кто ростом за два вершка перевалил, у тех уже и свои плоскодонки. Разборные, на корыта похожие, с жердочкой вместо скамейки и веслами с мухобойку, верткие, легкие, быстрые. На них они гонки устраивают, на другой берег бухты за шишками гоняют. Одарили они кедровыми орехами и нас.

– А ну ты, бересты принеси, а ты – шишек! – важно раздавал приказания своим карапузам «индеец». – Счас шишки пожарим, орешков налущим... – Объяснял своим: – У них там, в Москве, орехов нету, ага!

Вообще дети производят здесь двоякое – но, может, только на сугубо «городской» взгляд – впечатление. «Индеец», например, когда дело касается лодок, рыбалки, даже мотора, или если надо где-нибудь что-то приладить, сообразительнее, пожалуй, иного взрослого. А спросил я его: «Кто твой батя?» – засмущался чего-то.

Батя же его – самоучка-художник. Тридцать два года, а уж семеро в семье, не считая его с женой – молодой дояркой. Восьмого ждут. Веселая семья, а в избе картины грустные: ива стоит в воде, точно девушка с распущенными волосами, облако, зацепившееся за сопку, красная протока – точь-в-точь такую сами видели...

– Ваш концерт для нашей деревни – событие! – говорит нам после заключительной песни и тут же краснеет молоденькая девушка с косой, в этом году закончившая школу.

– Приехали, уедете, и снова одно кино пойдет, – добавляет пожилая женщина: лицо у нее усталое, но она неожиданно просит: – А вы бы не поиграли еще, пока свет не выключили? Мы, может, даже потанцевать спробуем...

Танцуют две-три женские пары, остальные женщины смотрят, сидя на составленных в угол скамейках. Мальчишки, которым по случаю концерта перенесли «отбой», рады необычайно – визжат, катают по полу между танцующими бильярдные шары. Мужчины стоят на крыльце, курят, расспрашивают, как там, в Москве, что нового, можно ли достать какие-нибудь рыболовные снасти.

– Авиационный, авиационный... – переспрашивает сам себя, роясь в памяти, Ваня-ветеринар, высокий, худой, с обветренным лицом. – Так это в вашем институте учился космонавт Волков?

– И Лебедев, и Кубасов!

– Значит, и вы можете еще полететь, – говорит Иван. – Вот это институт, это я понимаю!

На следующий день свое искусство показывали наши хозяева.

Разбудили нас по-деревенски на заре. Одевшись в теплое и непромокаемое – моросил дождь, дул пронизывающий ветер, – отправились мы с Пашей на его боте в дикие, нехоженые места поймы.