Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Социалисты всех мастей поняли, что мирной пропагандой прогресса не добьешься, и перешли к террору как главному средству достижения своих целей. Убивать и убивать царских чиновников. Запугать правительство, тогда оно пойдет на уступки, а это приблизит общественный переворот, ускорит подготовку активных революционных кадров. Молодые революционеры увидели, что их пропаганда мало тронула рабочие и крестьянские души. Тогда они посчитали эту народную массу невежественной, темной, малосознательной. «А нам было некогда, – вспоминал все тот же Феликс Кон. – Надо было торопиться… Горячей кровью сердца мы готовы были подтолкнуть движение вперед и, по возможности, скорее осчастливить человечество… Мы смутно сознавали, по какому пути должно идти движение, но нам было некогда… Все силы сосредоточились на политической борьбе, традиционный бланкизм делал свое дело, – и мало-помалу на поверхность всплывала идея захвата власти… «Народная воля» мыслила этот захват власти после целого ряда террористических актов как акт, организованный и проведенный в жизнь ею. «Пролетариат» же в этом вопросе мыслил этот ожидаемый захват скорее как «диктатору пролетариата».

Думая о захвате власти, народовольцы обрушили свой террор на головы губернаторов, генералов, министров, охотились на царя и его семью, и наконец 1 марта 1881 года охота завершилась: царь Освободитель погиб от руки террориста Гриневицкого. Заседание особого присутствия Сената в конце марта 1881 года приговорило к смертной казни Рысакова, Михайлова, Желябова, Перовскую, Кибальчича и Гельфман, освобожденную по беременности. 3 апреля 1881 года приговор был приведен в исполнение на Семеновском плацу в Петербурге. Убийство царя Александра Второго повело к жесточайшим преследованиям любого живого слова и любого протестующего против правительства жеста и поступка.

Заметную роль в организации революционного движения играл Марк Андреевич Натансон, прозванный «генералом от революции». Именно он призывал отбросить всякие мелкие разногласия и объединиться. Он бывал в Швейцарии, в Лондоне, встречался с Лавровым, эмигрантами-букинистами, именно он стремился создать единую революционную организацию, был одним из создателей общества «Земля и воля».

Через полвека Лев Дейч вспоминал в книге «За полвека», как возникали и проходили первые совещания первых революционеров в России: «Тогда мне не представлялось ничего особенного в этом нашем собрании. Но теперь, припоминая по прошествии многих десятилетий всю обстановку и происходившие дебаты, нахожу этот съезд чрезвычайно оригинальным, даже романтичным. И в самом деле: в задних комнатах, с занавешенными окнами, небольшого двора в еврейском местечке около двенадцати отчаянных бунтарей в течение нескольких дней совещались о вызове восстания среди крестьян окрестных сел и деревень. Многое дало бы правительство, чтобы накрыть это сборище «крамольников». Но все кончилось для нас благополучно. Мы разъехались в разные стороны. Число этих «крамольников» значительно увеличилось с тех пор. Они научились тайнам подпольной работы, многому научились они и многое уточнили в своих программах, но неизменной осталась в них одна черта – их не страшили ни аресты, тюрьмы и даже смерть. Предстоящие сражения с правительством ничуть не пугали их, они готовы были бросаться в самые рискованные предприятия, зная, что могут погибнуть, и в этом они не видели ничего трагического – на то они и шли, усматривая в этом даже нечто возвышенное: смерть с оружием в руках ради интересов трудового народа ничуть не страшила, более того, самые отчаянные мечтали погибнуть с красным знаменем на баррикадах, выйти победителем никто и не думал. И такая самоотверженность легко объяснялась широко распространенным на Западе представлением о России как темной, невежественной, нуждающейся в том, чтобы ее ввели в круг западных высоких цивилизаций. А ради этого можно и пожертвовать собой. И эти темные, невежественные, забитые нуждой, голодом и непосильным рабским трудом готовы хоть сейчас восстать против своих притеснителей и насильников – помещиков и чиновников.

Михаил Бакунин способствовал своими выступлениями и поступками распространению на Западе подобного мнения о России и русском народе. Он сыграл роковую роль в избрании России для революционных экспериментов. Маркс и марксисты увидели в нашей стране широкие возможности для воплощения коммунистических идей и замыслов. Получится – хорошо, а не получится – такую страну не жалко. Вспоминая свое революционное прошлое, И.П. Белоконский в книге «Дань времени» писал, что среди многочисленных течений в революционном движении можно выделить два направления: чистые пропагандисты верили в значение книги и слова, шли в народ, проповедуя знания, а для этого нужно самому быть всесторонне образованным; другую группу составляли последователи Нечаева и Бакунина, требуя «бросить все», отказаться от учебы, наука не нужна народу, пока народ находится в цепях рабства, «ученость» лишь еще глубже отделяет народ от интеллигенции, просвещенных от непросвещенных. «Познакомившись впоследствии с литературой о Бакунине, я был немало изумлен, каким образом Михаил Александрович мог быть зачислен в народолюбцы, причем П.Л. Лавров некоторое время утверждал, что он и Бакунин одно и то же. Дело в том, что Бакунин был самого низкого мнения о русском народе. Герцен сообщает такой, например, факт. В 1849 г., став во главе дрезденского восстания, Бакунин предлагал, для защиты Дрездена, поставить на городские стены уники знаменитой Дрезденской галереи, включая и «Мадонну» Рафаэля. Он был убежден, что культура немцев так высока, что армия не решится громить величайшие произведения искусства. А когда его спросили – согласился бы он на такую меру против русских войск, М.А. ответил: «Не-ет! Немец – человек цивилизованный, а русский человек – дикарь, – он и не в Рафаэля станет стрелять, а в самую, как есть, Божию Матерь, если начальство прикажет. Против русского войска с казаками грешно пользоваться такими средствами: и народа не защитишь, и Рафаэля погубишь». А вот что ответил Бакунин Герцену, когда последний сочувственно отозвался о русской общине: «Если фаланстеры исчезают в тумане, зато ваша хваленая русская община более тысячи лет недвижно коснеет в навозе. Дикое невежество и суеверие, патриархальный разврат, тупоумное царство китайской обрядности, отсутствие всякого личного, презрение к достоинству человека, или, лучше сказать, – незнание, совершеннейшее неподозревание его, бесцеремонность наивного насилия, холодно-зверская жестокость и полнейшее рабство обычая, мысли, чувства и воли – вот душа этого тысячелетнего, бессмысленного, гниющего трупа». Казалось бы, что такой взгляд на народ должен был бы оттолкнуть от него Бакунина. Но нет – оказывается, «труп» важен именно за свое невежество, вследствие которого можно утилизовать такие народные взгляды, как принадлежность всей земли народу, так как право пользования последнею принадлежит не лицу, а целой общине, миру, и, наконец, что самое важное, враждебное отношение общины к государственности. Другими словами, «труп» носит все зачатки анархии. И здесь зарыта собака. На невежестве можно обосновать анархические планы…»