Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– Недавно, полгода тому назад, оказался я на концерте памяти великого благотворителя и поклонника русской музыки Митрофана Петровича Беляева, скончавшегося в декабре прошлого года, играли Глазунов, Лядов, Римский-Корсаков, все было превосходно, я уж собрался уходить, но тут Елена Павловна, мать Александра Константиновича, так жестоко и неотступно пристала ко мне с требованием ехать к ним и ужинать, что мне ничего не оставалось, как согласиться… Были, понимаете, тосты, правда, без шампанского, в знак траура, сначала все было чинно, но потом начались объятия, поцелуи в губы с дамами, чоканья… А я сидел мрачный, ничто меня не могло расшевелить, даже от тоста отказался. Вспоминал, сколько арестованных в моей семье и сколько находятся под следствием… Соня Каверина арестована по политическому делу, она помогала моей племяннице Елене Дмитриевне… Так был погружен в свои размышления, что почти ничего не видел и не слышал, чувствуя, как наступает перелом в жизни моих близких, да и все остальное кругом мрачное и трагическое. И вот сидевший рядом со мной Римский-Корсаков, занятый разговором с дамой с другой стороны, неожиданно повернулся ко мне и сказал, глядя на Глазунова: «А знаете, что среди всех этих праздников, тостов, и поздравлений, и речей мутит и мучит меня по секрету, в тайне души, неотступно? Знаете? Я вам скажу сегодня. Вот посмотрите: вот этот, что сидит против вас двух и заложил себе салфетку за ворот рубашки и произносит такие чудесные, умные, хотя и коротенькие речи…» А это был Глазунов. И продолжал: «…Так вот он – последний между нами, и с ним кончается нынешняя русская музыка, русский новый период! Это ужасно!..» И знаете, Алексей Максимович, я просто похолодел от ужаса, таким трагическим голосом произнес Римлянин эти последние слова. Я удивился этой с его стороны неожиданной и непредвиденной выходке! Я поглядел на него – лицо у него было чисто трагическое! Я никогда не видел его в таком состоянии. И это на товарищеском, дружеском ужине… Понимаете! Как точно он угадал и мое состояние. И я ему признался, что давно так думаю, но не ожидал такие речи услышать от него. После такого признания я уже не мог молчать и в полный голос заговорил о том, что наболело на душе: искусство развивается как бы полосами – несколько лет несколько творцов заявляют о себе в искусстве, потом наступает полоса регресса творческого, все останавливается, все кончено, идем назад, наступают наконец потемки. Ясно, говорил, что передвижники кончили свой период, а вот музыканты еще нет, продолжают пока свой блистательный путь. Но нас не утешают успехи только музыкантов. Ну и что-то в этом духе. Ох, Алексей Максимович! Как теперь все скверно и как гадко, где бы то ни было, когда солнце «клонится к Западу»…

Столько грусти, тоски послышалось в последних словах Владимира Васильевича, что Горький, в сущности так же думающий, стал утешать Стасова, говоря, что не все еще потеряно, будет и на нашей улице праздник.

– Вот только когда видишь таких, как Шаляпин и Глазунов, начинаешь думать, что не пропадет Россия и не будет поглощена агрессивным Западом. Какое важное слово – Россия. Лишь в ранней молодости я часто упоминал это слово, потом меньше, а сейчас поминутно.

– И самое удивительное: огромную и великую страну избивают «маленькие» японцы… А Федор что-то растолстел, слышу, что он очень много говорит о себе; признак дурной. Это нужно предоставить другим.

– Он же артист, пусть говорит, ведь вся его жизнь посвящена сцене. Он и здесь играет, будто в театре. Такова ж его натура, – возразил Стасов, который просто не выносил и малейшей критики по адресу своего любимца.

– Да нет, я его не ругаю. Славная он душа все же, хотя успехи его портят, Владимир Васильевич, тут вы со мной не спорьте. Я тоже спорщик неуступчивый, а тут я убежден: успехи портят человека.

Стасов не стал возражать, тем более что гости начали вставать из-за стола, а ему так хотелось перехватить Федора Великого, покалякать с ним.

Не сразу, но это многоопытному Стасову удалось, и он увел в сад Федора Ивановича, вскоре к ним присоединился и Горький, тоже давно не видавший друга. И началась упоительная для всех сторон беседа.

– Владимир Васильевич! Я заметил, что вы хромаете чуть-чуть. Что случилось? Я еще об этом хотел спросить позавчера, когда вы заходили ко мне в уборную, но не успел: вы так расхваливали меня, что я растерялся и начал поносить своих партнеров, которые мне так много портят.