Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– Погибли адмирал Макаров и художник Верещагин при взрыве броненосца «Петропавловск», такая жалость…

– А вы видели, Владимир Васильевич, как бабы провожали своих мужиков на войну? Какой это ужас… Рев, стон, вой – ежедневно. Люди сходят с ума, вешаются, топятся, черт знает что происходит с людьми. И на войне тоже некоторые сильно заболевают психически, мне рассказывали те, кто с той войны возвратился недавно. То и дело оттуда доставляют сумасшедших, что объясняется климатом Маньчжурии и постоянным артиллерийским громом, не выдерживают. Ведь всем очевидно, что война неудачна для нас, каждый день приносит трагические подробности о наших потерях, о трудностях для армии бороться по уши в маньчжурской грязи, о неустанном отступлении. Плохо с обозами, с ранеными, с командованием. Пишут о том, что из армии выгнали швейцарских агентов за «невоздержанность языка», Англия же в это время уже пробралась в Лхассу и села на шею далай-ламе, а это нам дорого будет стоить впоследствии, очень дорого… Ибо теперь в руках Англии – духовный глава всех монгольских племен, в том числе и наших бурят… Очень грустно и больно, что мы участвуем в этой идиотской, несчастной, постыдной войне, какой-то дикий кошмар.

– Реформы грядут, Алексей Максимович! Так больше продолжаться не может, все об этом говорят, даже князь Мещерский, известный своим патриотизмом и верноподданностью, возвестил, что он, князь Мещерский, «32 года неустанно боролся с тиранией и ратовал за свободу».

– Да-a, читал, Владимир Васильевич, знаю… Такая сволочь! Такая трусливая дрянь! Может, реформы и будут, даже либеральные, и – это столь же несомненно – в грош ценой. Все это результаты испуга после убийства Плеве, подробностей этого события я не знаю…

– Подробности в газетах, кроме него, убит еще кучер, несколько тяжело ранены, человек пять легко, – с грустью произнес Стасов.

– И вот только после этого заговорили о манифесте с великими милостями. Рабочие давно выставляли в своих требованиях…

– Вот о рабочих, Алексей Максимович… Как они сейчас отличаются от рабочих, участвовавших в революции 1848 года. Наши нынешние люди вообще стоят выше тогдашних французских и во многом идут дальше, смелее и сильнее. И был ли когда-нибудь в 1848-м или во времена Парижской коммуны, во Франции, такой пролетариат и такой низший рабочий класс, какой у нас теперь существует? Кажется, ни-ни-ни…

Последние слова о революциях во Франции и нашем рабочем классе услышал Илья Репин, одиноко сидевший на ступеньках закрытой веранды и рисовавший женские фигурки, мелькавшие в саду. И тут же встал, освобождая дорогу на террасу, догадываясь, куда сейчас вознамерился повести дорогого гостя хозяин.

– Чувствую, – включился в разговор Репин, – что вы обсуждаете современное положение в России, возникающую драматическую ситуацию.

– Ну конечно, Илья Ефимович, разве могут оставить равнодушными такие события, война обострила противоречия, стон стоит, сплошное недовольство в рабочих массах. – В голосе Стасова слышалась горечь.

– Так вот, Алексей Максимович, лет двадцать тому назад, в Париже, мы побывали там, где расстреливали и потом похоронили коммунаров, Владимир Васильевич и я решили все это увидеть своими, как говорится, глазами, уж очень тяжко было на душе от тех трагических событий… Мы с Владимиром Васильевичем не пропускали ни одного собрания у социалистов, особенно поразила его молодая лектриса Юбертен-Оклер, страстно доказывавшая, что только республиканцы, социалисты, добившиеся власти, способны дать свободу художникам и писателям, и только народ, освободившийся от произвола властей, способен воспринимать это свободное искусство. Это нам было по душе. Правильно я рассуждаю, Владимир Васильевич? – У Репина было хорошее настроение в надежде, что сегодняшний праздник только начинается и что можно ждать еще большего: приезда Шаляпина и Глазунова. – На кладбище Пер-Лашез собралось много простого люда, некоторые приносили огромные букеты цветов. Публика все прибывала, и высокая стена сплошь украсилась цветами – краснела и краснела до красноты персидского ковра. Ну, тут художник заговорил во мне, несмотря на трагизм переживаемых минут, я вытащил свой дорожный альбом и зарисовал все эти сцены. Ораторы между тем говорили возвышенные речи, особенно много сменилось ораторов у могилы Луи-Огюста Бланки, участника всех революций во Франции, ораторы говорили, что если б он не сидел в это время в тюрьме, то он непременно был бы участником Парижской коммуны. Вспоминаете, Владимир Васильевич, то место, где вы набрались социалистических идей?