Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Это по доносу Панферова и Симонова? – спросил я.

– О каком доносе вы говорите?

– На всю страну донос! Статья в «Литературной газете».

– Статья разве донос?

– Самый действенный! Я лично не заметил, чтобы у Шолохова были какие-либо творческие трудности.

– Нет, статья, о которой вы говорите, не предмет нашей беседы. Спрошу прямо, надеясь на прямой ответ. Нам известно, что вы присутствовали на дружеском ужине в «Гранд-Отеле». Шолохов пересказывал сюжет своего рассказа о Сталине. Присутствовали писатели, все считают, что рассказ выдающийся.

– Но он не написан! – вырвалось у меня.

Собеседник мой улыбнулся:

– Вы в этом уверены? Не скрою, у нас другие сведения: будто бы этот рассказ написан, но Шолохов по каким-то причинам его придерживает. Вам не надо разъяснять, какой всенародной любовью пользуется Сталин. Публикация такого рассказа стала бы большим событием. Быть может, кто-то или что-то мешает Шолохову опубликовать этот рассказ?

Это уже вопрос, относящийся к профессии моего собеседника. Профессиональный вопрос.

Я ответил, что не только никто не мешает, но все, со всех сторон уговаривают его написать.

– Вы все же поинтересуйтесь, не написан ли этот рассказ. А теперь еще один вопрос: вы расскажете Шолохову о нашей беседе?

– Должен рассказать…

– О слове «должен» забудьте! О чем здесь возникает нужда в чем-либо посоветоваться, рассказывать не стоит. Но от Шолохова скрывать наш разговор не обязательно. Он поймет, что не наше ведомство озабочено, появится ли этот рассказ в печати. Нас спросили там, где и с нас спрашивают. Нам важно знать: рассказ написан или это еще только замысел?

– Наверное, проще спросить об этом самого Шолохова.

– Наверное, проще, но нам этого не поручали.

Михаил Александрович выслушал меня с усмешкой под усами.

– Интересуются? Не только у тебя спрашивали.

– Там же?

– И повыше спрашивали.

– От Сталина вопрос?

Шолохов покачал головой:

– Нет, не от Сталина. Кто-то боится нарушения равновесия. А ну как и в самом деле напишу этот рассказ? Литературной славы это мне не прибавит, а вот политический вес как бы не перевесил Сашу Фадеева и все иные писательские авторитеты. Большая драка затеется в писательском мире. Мне она не нужна.

Я тогда внутренне с ним не соглашался. Очевидно же было, что в литературе тех лет ее вершиной владеет автор «Тихого Дона», рядом поставить было некого. По художественному таланту, по пониманию творческого процесса, по широте взглядов, по характеру только Шолохов мог защитить истинную художественность современной литературы. Думаю, что и те, кто распространил слух о написанном рассказе, предполагали увеличить политический вес Шолохова. Расчет в духе того времени. Сталин будет растроган рассказом, для него многое значит имя Шолохова, и он своей волей произведет смену руководства в Союзе писателей. Не столь и наивен подобный расчет. Откуда же тогда беспокойство, пронизавшее насквозь высший партийный аппарат?

Несомненно, что оно было отражением той борьбы за власть, которая на протяжении многих лет не утихала в писательских кругах. Не за успехи в творчестве, а именно за власть, ибо пребывание на высших руководящих постах в Союзе писателей оберегало от критики, давало возможность издавать свои книги огромными тиражами и закрывать дорогу подлинным талантам. Сколько их погибло на литературных перепутьях, истинных талантов, не сочтешь, да и никто не вел учета. Тяжко пришлось бы номенклатурным «талантам», если бы Сталину вдруг взбрело в голову поставить во главе писательской организации Михаила Шолохова. Вот и засуетились, вот и забегали, как бы ему перегородить путь, а вдруг и правда рассказ написан? Это же катастрофа.

Рассказ не был написан. Шолохов не рвался к власти.

Минул год. К осени 1952 года положение с долгом в Управление делами ЦК КПСС стало невыносимым.

К сожалению, я не запомнил дату, когда он решил позвонить Сталину и напомнить о своем письме по поводу ошибок в «Тихом Доне».

Я приехал к Шолохову на Староконюшенный после того, как договоренность о встрече со Сталиным состоялась. Назначена она была на следующий день в 13.00.

Спокойно и просто говорил он со Сталиным о статье Шкерина, а на этот раз заметно волновался. Что-то происходило в его сознании, шла какая-то работа, его всего ломало. Задумчив, раскидист. Я уж было собрался идти домой, – остановил меня звонок в дверь. На пороге – Поскребышев.