Олег Чухонцев - В сторону Слуцкого. Восемь подаренных книг

Кстати, когда 9 мая некоторые ветераны выходили с орденскими колодками на груди, Слуцкий о каждом мог с одного взгляда рассказать его военную биографию, где воевал, за что получил орден или медаль. Об одном, помню, сказал резко: «Такой набор лучше не выставлять. Стыдно». Как не вспомнить: «Ордена теперь никто не носит. Планки носят только дураки. И они, наверно, скоро бросят, Сберегая пиджаки».

Летом Слуцкие в городе не жили, снимали дачу где-то под Петровом-Дальним, если не ошибаюсь, много раз приглашали, но я так и не собрался: без машины, на перекладных — дело неподъемное. Выручали подмосковные дома творчества, там мы несколько раз пересеклись. Были еще и Дубулты под Ригой, но туда я старался выбраться под Новый год или сразу после, а они предпочитали зимой Малеевку, там и медицина поближе.

Зимой 77-го я взял путевку в Дубулты на два месяца, в феврале пришла весть о смерти Тани. Она умерла в Малеевке. Мы пошли с Окуджавой на почту и дали телеграмму. На большее нас не хватило.

Вернувшись в Москву, я позвонил Б.А., но трубки никто не снял. Несколько дней пытался дозвониться — то же самое: коммутатор, потом долгие гудки. Где-то в апреле-мае он позвонил сам: «Приезжайте!» — и повесил трубку. Как приказ. Было часов 5 дня. Я взял такси и поехал на Балтийский.

Он молча открыл дверь (как выглядел — не помню), провел в комнату, показал на письменный стол с включенной лампой и пачкой машинописи и, не предложив ни стакана чая, ничего, опять тоном приказа: «Прочтите» — и вышел из комнаты.

Пачка была немалая, я не умею читать быстро, а стихи читаю еще медленнее и не один раз, чтобы понять и оценить, так что не знаю, сколько прошло времени. Когда я кончил читать и пытался собраться с мыслями, услышал над собой голос: «Не надо ничего говорить». Да я, наверно, и не мог бы ничего сказать. Это был Слуцкий, он, но это был другой Слуцкий: сгоревшие нервы. И дело даже не в этом. Теперь я испугался за него самого. Не помню, как вышел, как и на чем добрался до дома…

А потом он стал вне досягаемости: на звонки не отвечал, нигде не появлялся. Его видели иногда в поликлинике Литфонда, и он был, говорили, не похож на себя: то покажет язык, гримасничая (может быть, тик?), то пройдет, как тень, мимо знакомых, не здороваясь или не узнавая. И, тем не менее, появлялись его публикации новых старых стихов, а также короткие рецензии и интервью (об одном я уже упоминал), они-то были свежие. Несколько раз он звонил, но меня не заставал, а на звонки не отзывался. А потом заболел всерьез и оказался в Первой градской, в психосоматическом отделении.

Уже летом из больницы позвонили, незнакомый мне голос (возможно, Берлина или кого-то другого) сообщил, что Слуцкий просит меня приехать, привозить ничего не надо, можно слабительное. Домашние разъехались, я отварил ревень и поехал.

Палата была большая, коек на 20, слева от входа через несколько метров небольшой закуток с отдельным сортиром без двери, все просматривалось. Пациенты, все в линялых пижамах, вели себя смирно, одни лежали, другие бродили по палате, криков не слышал. Б.А. лежал на койке, предложил мне сесть. Сильно поседел. Усы неряшливо топорщились. Койка железная, байковое одеяло, рядом, у противоположной стены — стандартный столик с единственным стулом, за ним — чугунная батарея, больше ничего. Не помню, было ли окно. Поблагодарил за отвар, — желудок отказывает, — долго смотрел в какую-то точку, как будто меня не было. Я хотел извиниться, что не прилетел в феврале на похороны (все равно бы не успел), но тут он сам помог мне: «Я думал, это я поддерживал ее все эти годы, двенадцать лет, а это она меня держала…». Потом, через большую паузу: «Я был неправ. Все, что увеличивает удельный вес человека в этой жизни, все религиозные доктрины, они нужнее всего». Пауза. «Вот дадут тебе вместо жены банку с пеплом…» Потом, еще через паузу: «Приходят ко мне, рассказывают про кинофестиваль, про фильмы, чтобы отвлечь. А мне хочется разбить голову о радиатор!» Дальше не помню — это был не разговор, а монолог, даже не монолог, а отдельные фразы, которые он глухо выкрикивал кому-то, кого не было с нами (потому только их и запомнил). Надо было прощаться. Вдруг как-то остро-осмысленно, как прежде, посмотрел на меня в упор: «Вы с Таней или с Ирой?» Я замешкался от неожиданности, а он, не дожидаясь ответа, отвалился к стене: борцовские лопатки, нестриженая седина и под крепким затылком неожиданная шейная впадина, как у подростка… Больше я его не видел.