...Самолет приземлился на южной окраине Сталинграда - фронтовом поле "Бекетовка". Нам было разрешено осмотреть город, вернее, ту его часть, где можно было хоть как-то ступать по земле. Вид сверху все-таки отличался от той картины, которая предстала перед глазами теперь: беспорядочное нагромождение осколков и обломков, оказывается, имело свой "порядок": все эти куски металла - алюминия, чугуна и стали - были сейчас, в военных условиях, на вес золота, их можно было переплавить и ковать новое оружие. Поэтому их собирали в кучи, развозили и складывали: алюминий с алюминием, сталь со сталью, чугун с чугуном.
Необычная экскурсия закончилась осмотром дома сержанта Павлова стены, как сито, были пробиты пулями.
Двадцать пять лет спустя я снова увижу этот дом. В составе делегации 303-й авиадивизии во главе с прославленным генералом Г. Н. Захаровым мы посетили Сталинград. Город был восстановлен, и ничто не напоминало ту груду развалин, которая предстала перед нами в сентябре сорок третьего. Но дом сержанта Павлова оставался таким же, каким был тогда. У входа стоял часовой, охраняя эти священные камни, потому что каждому хотелось взять на память реликвию.
Я попросил разрешения взять несколько кирпичей для выставок о Великой Отечественной войне, которые я, как ветеран "Нормандии - Неман" и Генеральный секретарь Ассоциации, устраиваю во многих городах Франции. С трудом, благодаря личной просьбе генерала, разрешение было получено.
А в 1971 году парижскую выставку "Нормандия - Неман" в Великой Отечественной войне" в составе советской делегации посетил сам легендарный сержант Павлов. Он никак не ожидал увидеть здесь куски "своего" дома и оставил такую взволнованную запись в книге отзывов: "Никогда не думал, что в Париже увижу кирпичи, которые защищал 58 дней!"
Но сейчас я еще ничего не знаю о предстоящих встречах после победы. Сейчас мы стоим на сталинградской земле, которая еще дымится, несмотря на то что прошло уже почти восемь месяцев после битвы. И если до сих пор дымится земля, то невольно спрашиваешь себя: а что же здесь было тогда, зимой сорок третьего?
В молчании, потрясенные, мы вернулись на авиаполе. Но мне после всего увиденного было необходимо побыть одному, я ощущал потребность двигаться и поэтому пошел куда глаза глядят... Впереди, до самого горизонта, не было видно ничего, кроме каркасов пушек, танков, груды обломков самолетов и бесконечных верениц автомашин всех типов и размеров: это свозили кучи металла.
Вдруг я услышал удары молота. На расстоянии примерно одного километра я заметил два силуэта. Подошел ближе и увидел старого кузнеца. Рядом был мальчик лет двенадцати. Старик огромным молотом с очень длинной рукояткой бил на взмах какой-то кусок металла. Это была броня немецкого танка. Кузнец стучал и стучал молотом, продолжая ломать на части изуродованный танк. Он наконец заметил меня, мы поздоровались, и, понимая, видимо, что происходит с каждым человеком, увидевшим руины города, по-своему ответил на мой безмолвный вопрос: "Город что... Восстановим... А вот жизней не вернешь..." На глазах у него показались слезы, и он, как бы ища им оправдание, добавил: "Я участвовал еще в первой битве... В обороне Царицына..."
Слов его мне никогда не забыть: жизней павших не вернешь.
* * *
Вечером самолет наш приземлился на Центральном московском аэродроме. Мы проводим несколько дней в ожидании приказа. А пока нас разместили в прекрасной, похожей на дворец гостинице "Савой" с неизменным медведем у входа. Москва поражает своими контрастами: город замаскирован от вражеских налетов, но даже это не может скрыть его красоту. Простота и величие Кремля, Красная площадь с ее Василием Блаженным, Лобным местом, Мининым и Пожарским - завораживают.
Гостеприимство москвичей беспредельно. Все служащие нашей гостиницы наперебой предлагают показать столицу, нам приносят билеты в Большой театр, в цирк, на концерты хора имени Пятницкого. Это - еще одна непостижимость русского характера: здесь, как нигде, любят театр и пользуются каждой возможностью, чтобы побывать в нем. В зрительном зале большинство - военные, многие - после ранений, выздоравливающие солдаты, которым скоро, вот-вот, снова на фронт. Я вспоминаю, как в Астрахани, первом увиденном мною советском городе, нам тоже предложили вечером пойти в театр, и мы с удивлением встретили там чуть не половину состава астраханского госпиталя: все, кто мало-мальски мог самостоятельно передвигаться, оказались в театре. Мест не хватало, зрители стоя смотрели пьесу Островского, и я никогда не видел такого горячего отклика зрительного зала на все происходящее на сцене.
Читать дальше