Борис Поршнев - Мелье

«Поскольку возможно»! Маркс разъяснял далее, что в конце концов это невозможно: абсолютная монархия нигде, в том числе во Франции, не желала добровольно превращаться в буржуазную, отрекаться от опоры на феодалов. Просветители были неистощимы в иллюзиях преобразовать старый мир в новый путем реформ, без революции. Чтобы обойтись без этого «простонародья», заходящего в условиях революции слишком далеко и готового на черный передел священной частной собственности, была выдвинута надежда на переворот сверху. Просвещенный, руководимый передовыми идеями и советниками король проведет мудрые реформы! За этим миражем гналось большинство просветителей. Жизнь же давала им жестокие щелчки. Людовик XVI во Франции, так же как Фридрих II в Пруссии, Екатерина II в России и другие монархи, охотно слушали их медоточивые речи, улыбались, кое-что предпринимали, но никак не переходили на сторону буржуазии против феодалов. На горьком опыте оказывалось, что все-таки не обходится дело мирным путем. [3] См. К.Маркс и Ф.Энгельс, Соч., т.4, стр.314.

Между этими двумя полюсами находилось магнитное поле, в котором двигалась мысль просветителей. Между реформой и революцией. Между Жаном Мелье и Людовиком Бурбоном.

Исследователи эпохи Просвещения часто обращаются с мыслителями XVIII века, как великий натуралист Карл Линней систематизировал виды растений и животных: в его глазах виды не произошли друг из друга, а существуют как бы вне развития рядом друг с другом. Только наука о вымерших животных опрокинула метод мышления Линнея — ископаемые виды оказались прототипами живущих, большинство признаков у живущих оказалось позаимствованным от предшественников. Так вот и с просветителями: стоит расположить их во времени после Мелье, и в них объявляется его неисчерпаемое наследство.

Кончено с игрою в жмурки, в проклятую неизвестность: а вдруг они и не знали Мелье? Будущие исследователи соберут еще полные пригоршни подробностей, но жеманная и фальшивая игра в ученые незнайки кончена. Жана Мелье знали, и вполне достаточно знали.

Нет и такой проблемы, как установить, в каком случае сходство с идеями Жана Мелье говорит о его влиянии, а в каком мыслитель независимо дошел до чего-то сходного. Что значит независимо? Не открыл ли мой герой таблицу умножения или частичку ее, пусть раньше и учив ее в школе?

Незачем предполагать, что кто-либо из просветителей заново пришел к тем же мыслям, что и Мелье, раз Мелье жил много раньше его и раз он читал, обсуждал, учил мысли Мелье.

Раз увидев, в какую сторону открывается дверь, человек уже знает, как это делается. Тут бессмысленно говорить о совпадении, влиянии или заимствовании.

Филологи подменили эту неумолимо простую последовательность во времени всегда спорный и сомнительным сопоставлением текстов, выискиванием совпадений и параллелей. В истории мысли одно было раньше, другое потом, и с этим «потом» ничего не поделаешь, не перекроишь ни в какой портняжной мастерской, как ни перемешивай и ни раскладывай на столе тексты, совпадения, параллели.

И стоит только скинуть с глаз эту повязку, как оказывается, что всю историю французского Просвещения можно прочитать по-новому, услышать в ней разнообразные отголоски и эхо горного обвала, лавины, стронутой Жаном Мелье.

Огонь Мелье бушевал весь XVIII век. Нередко это притушенный огонь, его отсветы, жар его углей. Так в паровой машине жгучий, пар не взрывает — двигает поршень.

Урезанный дух Мелье порождал титанические тени. Расколотое на куски, наследие Мелье присутствовало в циклопических строениях всех зодчих эпохи Просвещения. Но никогда — во всей своей целостности, во всей своей силе.

Не для того нужно видеть полыхающее зарево Мелье на величественных фигурах Просвещения, чтобы их принизить или ниспровергнуть. Для того, чтобы их еще более возвысить. Чтобы стало ярче видно — они были все с народом, каждый по-своему. Буржуазия была революционна — это значит, она шла с народом, не открещивалась от народа. Этим ее и меряет история. Если ей обожгло щеки народное пламя, значит она была смела. Когда мы хотим разглядеть все языки его и искры, восходящие к Жану Мелье, мы воздаем должное народной массе, ее сокрушающей и творящей силе, но вместе с тем и прогрессивной буржуазии, причащавшейся этой силе.

Этот синтез был очень не прост. Это было единство в борьбе. Буржуазные просветители не хотели Жана Мелье — их историческое величие проявлялось в том, что он их хоть отчасти побеждал. Здесь вполне подходят слова Чернышевского о Белинском как человеке, «верность суждений которого вообще была такова, что люди, восстававшие против него, почти всегда правы были только в том, что заимствовали у него же самого».