Лучано Паваротти - Мой мир

Помню, как впервые я должен был петь «Аиду» в Сан-Франциско в 1982 году. Я чувствовал, что не запомнил к началу репетиций абсолютно точно партию Радамеса. И упросил генерального директора Курта Адлера вызвать мне в помощь из Милана маэстро Антонио Тонини. Тонини многие годы был одним из лучших музыкантов и репетиторов в «Ла Скала». Я сказал Курту Адлеру: «Тонини — это и есть „Ла Скала“». Вообще-то я стараюсь не обременять людей подобными просьбами, но тот дебют был важным и для меня, и для театра Сан-Франциско. Курт согласился, и, полагаю, его помощь спасла нас от провала. Если вы не уверены в партии на все сто процентов — в нотах, в темпах, в интонациях, — на сцене могут случиться неприятности.

Я часто соглашаюсь петь партии, которые исполнял много раз. И поступаю так потому, что некоторые оперы я не просто люблю, а чувствую, что они особенно подходят для моего голоса и по-человечески мне близки. К тому же не всегда есть время для разучивания новых ролей. Три самые любимые мои оперы, которые я часто пел в разных оперных театрах мира, это «Богема», «Бал-маскарад» и «Любовный напиток». Я люблю их по многим причинам, и каждое из этих великих творений значит для меня что-то особенное. «Богема» — это почти мой автограф. Это именно та опера, в которой я впервые выступил на сцене вообще. Она же стала моим дебютом в Нью-Йорке. «Бал-маскарад» — блестящая опера, она ставится реже, чем «Богема», и в ее партитуре широчайший спектр музыкальных возможностей для тенора. Я часто высказывал пожелание, что, если бы мне позволили петь всю оставшуюся жизнь только одну оперу, это был бы «Бал-маскарад».

«Любовный напиток» мне нравится потому, что в характере Неморино я узнаю себя. Он простой сельский парень (как и я), но в нем много природной интеллигентности. К тому же ария Неморино «Una Furtiva Lagrima» из второго действия — одна из великих теноровых арий. Она отличается от других великих арий в итальянском репертуаре тем, что здесь нет блестящей кульминации. Музыка очень сдержанна, а для меня это значит, что ее сложнее спеть правильно.

Типичный оперный ангажемент был у меня, когда я пел в «Бале-маскараде» в театре «Сан-Карло» в Неаполе в декабре 1994 года. (Вместо того чтобы взять вас с собой в турне и «возить» из города в город, рассказывая понемногу о каждом из них, где я пел в опере за последние несколько лет, лучше подробно опишу именно этот ангажемент.) Летом 1992 года директор театра «Сан-Карло» приехал ко мне на виллу в Пезаро, чтобы пригласить спеть в своем театре. Всякий раз, уезжая отдохнуть к морю, я пытаюсь полностью расслабиться и не думать о работе. Большую часть года я всегда настолько загружен делами, что даже мысли о них вызывают постоянное беспокойство. В Пезаро же я отдыхаю от всяких забот. Поэтому пребывание там — лучшее время поразмыслить и обсудить новые планы на будущее.

Меня заинтересовало приглашение в театр «Сан-Карло». Мне всегда нравился Неаполь, что несвойственно итальянцам, особенно тем, кто с севера. Я люблю этот красивый оживленный город, помня и о том, какое значительное место в истории итальянской оперы он занимает. Прошло двадцать лет с тех пор, как я пел в Неаполе. Я просто жаждал опять петь в Италии — после неприятностей в «Ла Скала», когда в одной музыкальной фразе я «пустил петуха», меня освистала публика. Критики по-своему тоже. Я подробно расскажу об этом своем неудачном выступлении в той главе, где соберу вместе неприятности, случившиеся со мной за последние пятнадцать лет. Неаполь представлялся мне идеальным местом, чтобы доказать своим соотечественникам, что я еще могу петь, так как знаю, что не смогу восстановить свою репутацию, выступив лишь в концерте. Для этого была нужна значительная постановка в крупном оперном театре. Остановившись на Неаполе, я не пытался «пробраться» назад на родину через город не столь опасный, как Милан. Ведь крупные итальянские газеты читают по всей Италии, и мне предстояло встретиться с теми же критиками, что писали о моей неудаче в «Дон Карлосе». Кроме того, насколько мне известно, неаполитанской публике угодить так же трудно, как и миланской.

Об этом знал еще Верди. В самом деле, их критический прием в свое время разгневал композитора. Он написал: «Они думают, что знают больше всех, потому что у них бывали Палестрина, Скарлатти, Перголези». Я придерживаюсь того мнения, что именно из-за необыкновенного оперного прошлого Неаполя его жители привыкли считать себя знатоками. Здесь творили не только великие композиторы, о которых вспоминает Верди, — Неаполь видел Россини, Доницетти, Беллини и самого Верди. Это не то место, где станут слушать второсортную оперу.