Николай Стуриков - Сотый шанс

В девятнадцатом при четырнадцати детях задумал Петр Девятаев переселиться на вольные сибирские земли, куда многие подавались. За Самарой застряли: белые взорвали железнодорожный мост через реку Кинель. Красноармейцы его восстанавливали. С ними и Петр. В кузнице все нужное ковал. Да налетела белая банда, станцию из пушек обстреляла. Петра ранило, к тому же тифом заболел и скончался.

Кое-как добралась Акулина Дмитриевна обратно до своего Торбеева, поселилась в пустом домишке.

Четырнадцать детей на руках, и все мал-мала меньше. Младший — грудной. Прокорми, одень их в ту жестокую пору. Что возьмешь-променяешь на кусок хлеба? А в избе пусто, холодно, голодно… Пришлось первое время с холщовой сумкой идти по миру. Спасибо красноармейцам: по железке на фронт ехали, на стоянке кто ломтем поделится, кто кусочком сала, кто щепотку соли даст, другой из обмундирования что-нибудь…

А потом черным змием, судорожно сжимая детские тела в гнойных объятиях, вползла в дом Девятаевых оспа. Восемь братишек и сестренок — одного за другим — повалила на пол, на кровать, на лавки. Ни пройти, ни присесть.

Семь гробов отвезли на погост… Выжил только Мишатка, тринадцатый из всех…

Подрастали семеро оставшихся. Справила мать старшему, когда пришла пора в школу отдавать, «городское» пальто и валенки. Пальто, пока шли уроки, приносила домой, чтоб другим по очереди побегать на улице.

Неграмотной была Акулина Дмитриевна — ни читать, ни расписаться. Ни по-русски, ни по-мордовски. А дети учились. Мишатка семилетку окончил в Торбееве, потом уехал в Казань, в речной техникум.

И другие в дело вышли.

Казалось, теперь поднималась семья, сил набирала, старшие невесток в дом привели, легче стало Акулине Дмитриевне. Кто уехал — все равно не забывал.

И нежданно — война!..

Слушая по радио сводки с фронтов, Акулина Дмитриевна мысленно могла рассуждать:

— Пехота сражается… Там Алеша с Васей. Танкисты пошли, должно, и мой Никифор с ними. Про шоферов говорят, может, и про Сашу скажут. Партизаны эшелон под откос пустили… Не Петино ли это дело?.. Сбили сорок самолетов немецких… Может, и Миша тут отличился…

А потом…

Где-то на Курской дуге, у небольшой деревушки, вырос холмик земли над могилой Алеши. Подбил он — писали с фронта — в том бою гранатами два танка, поднял людей в атаку и пал, сраженный. После него, тоже в далеком краю, оборвалась жизнь Александра, лейтенанта-автомобилиста. Всю войну прошел с боями Василий. Всю войну разведчиком, до Дня Победы. Одиннадцатого мая сорок пятого, когда в Чехословакии добивали ускользавшую на запад немецкую группировку их фельдмаршала, сложил в горном бою Вася свою молодую буйную голову.

О Мише тоже извещение пришло. И его в поминальник записала. Только судьба у него, видать, другая. Не умер от оспы в голодном году, выжил и теперь. Вон приехал какой статный да бравый, не под стать Петру с Никифором, даром что моложе их. И горюшка хватил в чужеземелье по самую макушку, и израненный весь, и битый-перебитый. А все такой же шутник. Вот хотя бы насчет рябинок после оспы: «Так я же горел, мама, новая кожа отросла». Несерьезный, что ли? Нет, вроде, серьезный. Нет-нет да о чем-то глубоко задумается, о чем-то переживает. Скажешь: «Ты больно-то не переживай, все перемелется». Ответит: «Конечно, перемелется. Совесть-то у меня чиста. Только нервишки иногда сдают. Должно, от снов нехороших». Оно и верно, во сне будто с кем-то спорил.

И бывалым летчикам, за плечами которых миллионы налетанных километров, и летчикам молодым, год-два назад окончившим школу, еще новичкам, присуще общее: и те, и другие отчетливо помнят первый вылет на нехитрой аэроклубовской машине, навсегда сохранили первое дуновение аэродромного ветерка, слегка попахивающего бензином и нагревшимся машинным маслом.

Михаилу Девятаеву отчетливо запомнилось, как он, студент речного техникума, впервые увидел с воздуха Казань. Огромная, многоэтажная, какой он ее знал, шагая по улицам, она оказалась совсем не похожей на себя. И дома ниже, и улицы у́же, и вся пестрая. А Волга… Широкая, величавая в половодье, взглядом не окинешь, а с самолета — всего-навсего узкая серая лента меж крутого правого берега и низинного левого. Потом он стал разбираться, где и какой дом стоит, как отсвечивает озеро Кабан, какие пароходы стоят у причалов… А поначалу была сплошная путаница.

По-настоящему в воздухе стал разбираться над оренбургскими степями, когда стрелял, по конусу за самолетом-буксировщиком или по мишеням на полигоне.