Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

Только теперь я верю собственным ушам. А ведь любопытно, если вдуматься. Сидят два человека: один из них говорит о беде, о своих горестях и тем приносит другому 'большую радость. И обоим — легче. Вальтер — в этом теперь можно не сомневаться — выстрадал убеждение в том, что авантюра безумного «фюрера» закончится крахом, и не скрывает своего нежелания воевать. А я? Что же, мне приходится таить радость, вызванную услышанным. Но вряд ли ее спрячешь.

И сидят двое в молчании, без слов понимая друг друга. Им так понятна большая, неоспоримая правда: люди могут жить мирно, дружно, без кровопролитий. Вальтер, видимо, думает о том, сможет ли он живым вернуться домой и что будет с Германией после стольких преступлений немецкого фашизма. А мне… Ну, мои мысли простые и ясные: скоро придут наши.

Так длилось несколько минут. Встрепенувшись, Вальтер сказал:

— Сегодня еду на машине в Дарницу.

На пороге, возбужденная от желания рассказать мне какую-то новость (вижу это по ее глазам), появилась Наталка.

— А, Вальтер? За бельем? Где это вы были, почему не приходили?

Вальтер поднялся с кушетки, вознамерившись вновь рассказать о причине своего исчезновения. Но тут к нему обратилась мама, пришедшая из сада с корзиной яблок и груш. Принесла она и помидоры, такие красные, ароматные.

— Аншпушист, на тебе за то, что убежали те хлопцы!

Вальтер тут же пошел на кухню. Слышим: «Супу не хочешь?»

Сестра, упав на кушетку, разомлевшая и уставшая от жары, шепчет мне:

— Арестовали Веника и Шовкуна! Таких преданных… Все потихоньку радуются.

Оказывается, может быть и при оккупантах кара, вызывающая не сочувствие, а одобрение. Подлюг жалеть незачем!

— Этих выпустят. Мало, видимо, похватали они людей для Германии, заставят теперь выслуживаться. Ведь немцам припекло еще сильнее, — отвечаю я, а затем потихоньку рассказываю сестре об услышанных от Вальтера новостях. Удивленная, она поднялась с кушетки и схватилась за сердце.

— Ой, повтори мне все это.

Рассказываю ей еще раз и велю молчать, но знаю: все равно скажет кому нужно. Это — моя правая рука на участке.

«Антипушист» сидел в это время на кухне за столом и уминал мамино угощение, доставая фрукты прямо из корзины. На замечание сестры: «Положите ему на тарелку» — мама безапелляционно ответила: «Пускай ест сколько душа пожелает».

Я перевела этот диалог Вальтеру. Он улыбнулся. Спустя несколько минут заторопился. Поблагодарил маму за угощение и оказал:.

— Я к вам еще зайду.

Поев и отдохнув, Наталка подалась на участок (последнее время она работает в финансовом отделе «представительства»). Маму всполошили известия, принесенные Наталкой. А вдруг, мол, и меня арестуют за что-либо? Наша хлопотунья грозно велит: «Уйди в сад, в тайник». Тайник этот, в высокой картофельной ботве, среди густых кустов, по маминому убеждению, «никакой эстап не увидит». Чтобы успокоить ее, ухожу с книгой подальше от «эстапа».

Маринка готовит на ночь постель и, подражая разговорам взрослых, удивляется:

— И что это за жизнь? Не успеешь застелить кровать, как нужно снова разбирать…

Тоненькая, с худыми плечиками, в коротеньком платьице, открывающем стройные ножки, девочка заметно подросла за этот год. С наброшенным на голову и на плечи тюлевым кроватным покрывалом, она прыгает возле своей высокой кровати, напоминая кузнечика, сложившего свои крыльца.

— Ложись, моя философка, спать, — говорю ей и помогаю раздеться.

Сегодня все наши домашние улеглись рано. Накануне спали тревожно, ночь была беспокойная. А дни тянутся и тянутся. Им, кажется, конца не будет. Скорей бы уж миновали они, безрадостные, кошмарные.

Сегодня, возвращаясь с участка, встретила свою бывшую ученицу, которая окончила десятый класс накануне фашистского нашествия. Оля — молодая мать, у нее на руках спал младенец — трехмесячный сынок, закутанный в голубое фланелевое одеяльце. Я сразу и не узнала Олю, которая в школе была молчаливой, застенчивой. Передо мною стояла молодая женщина, которой довелось много пережить.

Оля рассказывает. Любуюсь нежным цветом ее скорбного лица. Хочу видеть перед собою прежнюю Олю, но жизнь успела уже измучить ее.

Ольга оставила мужа. Не таким оказался он, как думалось. Выдержать его неизменную склонность к рюмке не смогла. Она говорит о неприглядной личной жизни, не стыдясь своей бывшей учительницы, которая понимает ее с полуслова. Что побудило ее так неосмотрительно сойтись с человеком, не проверив его, не узнав глубже, всесторонне? Обстоятельства, беспомощность, беззащитность. Угроза быть схваченной и увезенной в Германию.