Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

— Великолепно. Тогда слушайте! Я думаю, что больше нет ни мира, ни перемирия между патриотами-монтаньярами, настаивавшими на смерти тирана, и негодяями, которые хотели его спасти, чем опозорили нас перед всей Францией!

— Вот он и добрался до сути дела, — заметил Неподкупный.

Аплодисменты сотрясают своды зала. Монтаньяры стоя кричат:

— Мы спасем отечество!

Слышен голос Марата:

— Да, мы спасем отечество, мы будем поражать изменников, где бы они ни окопались: среди депутатов, министров, генералов. Будем же всюду поражать изменников!..

Это заседание имело весьма важные последствия.

4 апреля Конвент принял на себя управление армиями и послал на фронт восемь комиссаров с широкими полномочиями; они были обязаны подготовить крепости к обороне и установить контроль над генералами. Бернонвиль на посту военного министра был заменен Бушоттом, человеком трудолюбивым и преданным революции. Потом принялись за жирондистский Комитет обороны. Комитет давно вызывал упреки; состоявший из 25 членов, он носил характер совещательного учреждения: в нем много говорили, но мало делали. 5 апреля начались прения по вопросу его реорганизации. Жирондисты отчаянно сопротивлялись и снова кричали о «диктатуре». Тогда Марат бросил фразу, ставшую крылатой:

— Свободу должно насаждать силой; настал момент, когда деспотизм свободы сметет с лица земли деспотизм королей!..

6 апреля Конвент издал декрет о замене Комитета обороны Комитетом общественного спасения . Он состоял из девяти членов, избираемых Конвентом и переизбираемых ежемесячно. Совещания его были тайными. Он наблюдал за администрацией и контролировал министров; на плечи его ложилась и оборона страны. В состав его вошли Дантон, близкие к нему монтаньяры Делакруа и Барер, а также шесть представителей «болота». Это было страшное поражение Жиронды.

— Теперь народ добьет ее, — сказал Робеспьер. — Впрочем, сейчас мы должны показать Франции, что кипящая в Конвенте борьба — не борьба страстей, а борьба идей: самое время заняться будущей конституцией.

Со времени его первого политического труда проблема общественного договора постоянно волновала Сен-Жюста. Потому он и рвался в Конвент, что Конвент был избран с единственной целью — сформулировать и принять основной закон свободной Франции; это было завещано восстанием 10 августа, низвергшим вместе с королевской властью и устаревшую цензовую конституцию. Но Конституционная комиссия, состоявшая из жирондистов, раскачивалась медленно: только 15 февраля Кондорсе представил от ее имени проект, встреченный весьма сдержанно. В Якобинском клубе Кутон подверг его резкой критике, отметив, что вариант Кондорсе мало чем отличается от конституции 1791 года, будучи абстрактным, схоластичным и во многом антинародным. Тогда-то Сен-Жюст и углубился в конституционные проблемы. События марта отвлекли его; снова и с еще большим упорством он погрузился в них с начала апреля.

Вопрос Робеспьера, читал ли он трактаты Руссо, задел Антуана: произведения Жан-Жака были для него родными и близкими, с ними он познакомился еще в ранней юности, а затем тщательно изучал их в студенческие годы в Реймсе. Именно Руссо открыл ему глаза на естественное право, народный суверенитет и добродетель.

Добродетель… За нее Сен-Жюст был особенно благодарен великому философу. Понятие это как бы разделило его жизнь на две части…

…Дело происходило в 1786 году, когда он получил отказ отца Терезы. Это убило его. Озлобленный, он не желал больше видеть блеранкурских обывателей, терпеть сплетни у себя за спиной и чувствовать долгие насмешливые взгляды. Он решил бежать. В ночь с 8 на 9 сентября он взял фамильное серебро матери, продал его в Париже за бесценок, после чего был задержан комиссаром полиции и помещен в одно из самых строгих исправительных заведений, в интернат госпожи Коломб на улице Пикпюс, где томился долгие четыре месяца — целую треть года… До постижения добродетели он был себялюбцем, презирающим все и всех, не знающим, что такое совесть и честь, готовым обмануть. Но зато после постижения, поднятый на крыльях революции, которая в его глазах была лишь воплощением мыслей Жан-Жака, он полностью порвал с прошлым, без тени сожаления уничтожил память о нем и всем сердцем, всеми помыслами и чувствами отдался добродетели, которой твердо решил посвятить дальнейшую жизнь. Именно поэтому ему сделался так неприятен легкомысленный Демулен, товарищ юношеских забав, остававшийся и теперь по ту сторону рубежа, несмотря на старание петь гимн новому. Именно поэтому ему стал так близок Робеспьер, который лучше других понимал Руссо и следовал его предначертаниям, считая добродетель основой сознательной жизни. Что же здесь удивительного? Антуану, познавшему добродетель, стал ненавистен порок, и, повторяя жест Муция Сцеволы, он дал страшную клятву бороться с пороком до конца.