Антон Бринский: По ту сторону фронта

Выбежала жена. На руках у нее всхлипывал еще не совсем проснувшийся двухлетний сынишка. Я только и успел сказать ей:

— Забирай детей и — в дот! Обо мне не беспокойся.

Появился майор Выходцев.

— Началось! — встретил я его, а он, должно быть, все еще не верил, что это настоящая война, и также коротко бросил:

— Провокация!

Но Граево горело, немецкие снаряды долетали до Руды и до нашего расположения — возле штаба, в воротах, возле столовой чернели свежие воронки. Немецкие самолеты гудели над нами, бомбили, обстреливали из пулеметов…

Майор Выходцев остался в расположении части, чтобы организовать оборону, а меня послал к Граеву с десятком бронемашин и со взводом пехоты. Желая непосредственно участвовать в бою, я занял место командира орудия в одной из бронемашин.

Навстречу бежали растерянные и перепуганные полуодетые люди. Они тащили с собой кое-какие вещи (что успели захватить впопыхах), несли и вели ребятишек. Из их сбивчивых ответов мы узнали, что немцы уже захватили Граево.

На самой окраине города мы встретили врага — батальон пехоты и несколько мотоциклистов. Вот они — серо-зеленые мундиры какого-то лягушечьего цвета!.. Не давая фашистам развернуться, открываем огонь. Снаряд за снарядом — недолет, перелет, цель. И сразу — паника в серо-зеленой толпе. Немцы пытаются принять боевой порядок. Отстреливаются. Но наши снаряды снова взрывают вокруг них черную землю. Через крестовину прицела я вижу, как заметались под огнем фигурки фашистских солдат. Падают… Побежали…

В приподнятом настроении возвратился я в Руду. Доложил майору, а он глянул на меня по своей всегдашней привычке исподлобья и покачал головой.

— Эх, Антон Петрович, я вижу, что ты все еще романтик, а не воин. Сел на броневик и увлекся стрельбой. Зачем? Это война, а не полигон. Надо было управлять боем. Ну, сейчас сошло благополучно, а ведь могло бы быть и по-другому…

Это меня смутило и заставило призадуматься. А ведь верно! Как я по-мальчишески увлекся!..

Вечером Выходцева вызвали в штаб, и он задержался, провожая наши семьи, которые еще утром были вывезены в Осовец и ждали эшелона. А я уже не стрелял — я руководил боем. Выходцев не раз еще поправлял меня, сдерживал мою горячность. Он, принимавший участие в боях с белыми бандами и басмачами в годы гражданской войны, был и старше и опытнее меня.

— Война только начинается, успеешь навоеваться, — говорил он. — Самое главное сейчас — не забывать свое место в бою. Твое место — место командира, а не стрелка.

Почти сутки держали мы рубеж западнее Руды, отбиваясь от численно превосходящего противника. Люди словно переменились, те же — и не те. Скромные и исполнительные в мирной обстановке, сейчас они обнаружили те боевые качества, которые мы стремились привить им, — беззаветную храбрость, выносливость, боевую сметку.

Ночью получили приказ отойти на новый оборонительный рубеж.

Этим рубежом была старинная крепость Осовец. Железобетонные форты ее с артиллерийскими площадками, с подземными складами и казармами способны были выдержать не один артиллерийский и авиационный налет. В день мы отражали до пятнадцати атак и часто переходили в контратаки. А танки и бронемашины нашей части перебрасывались на самые опасные участки фронта.

Солдаты и офицеры проявляли бесстрашие и героизм. Танк сержанта Лазарева был подбит. Он подпустил немцев на сто метров, вел огонь до последнего патрона, отбивался гранатами и, будучи тяжело ранен, сгорел в танке, но не сдался. Когда пришли к нему на выручку, вокруг сгоревшего танка валялось тридцать семь трупов фашистских солдат.

В ночь на двадцать девятое опять получили приказ отойти. Было обидно оставлять крепость, но приказ есть приказ. К тому же и справа и слева от нас немцы прорвались, и Минск был уже занят ими.

Отходили северо-восточнее Белостока, держа направление на Минск через Волковыск, Зельва, Слоним… Тяжелые бои, постоянные налеты вражеской авиации, бомбежки, утомительные переходы…

Как тяжело отступать!.. Пусть будет и усталость, и голод, и смерть, но только бы вперед!.. Не мы ли, целуя край знамени, давали клятву все силы свои, всю свою кровь и жизнь отдать на защиту Родины? И вот — отступаем. Я знаю, что это — временно, что это сейчас — необходимо и, наконец, это — приказ, но невольно какую-то долю вины мы чувствуем и на себе. Люди свято верили нам. Крестьяне пограничной деревни Руда, в которой мы стояли, надеялись, что удержим врага, что не позволим ему пройти те десять километров, которые отделяют их дома от границы. Да мы и сами были уверены, что пойдем по дорогам войны на запад. И вот эти дороги уводят нас на восток. И даже — не всегда дороги. Зачастую, стараясь сохранить живую силу и технику, мы обходим фашистов лесами, узкими проселками.