Антон Бринский - По ту сторону фронта

— Видите, какие они хитрые, — объяснял немецкий майор камень-каширскому гебитскомиссару, — они молчат, подпускают нас поближе, чтобы потом расстрелять в упор, а может быть, и в контратаку перейти. На это русские способны. Но я их на месте перебью еще до прихода остальных наших частей… Фейер!..

И огонь продолжался: автоматы, пулеметы, минометы били по чучелам.

Остальные фашистские группировки, слыша стрельбу, спешили к месту действия. Засады Жидаева обстреляли морочинскую группу немцев, заставили и ее открыть огонь по чучелам — с другой стороны. Люди Жидаева и здесь отошли, а чучела все так же молчали. Но бой уже разгорелся. Морочинские фашисты принимали огонь камень-каширской группы за ответные выстрелы партизан. Камень-каширские тоже не подозревали, что стреляют в своих и находятся под огнем своих же. Два с половиной часа продолжалась эта канонада. К сожалению, одно из чучел загорелось, и только тогда поняли гитлеровцы, как жестоко обманули их партизаны. Захватив пустые окопы, они устремились дальше и атаковали Центральную базу. Но день был на исходе, начинало темнеть. Войти в лагерь фашисты не осмелились, боялись, что он минирован. А тут как раз у них в тылу началась стрельба: с одной стороны стреляли люди Жидаева, с другой — от Рафаловки — отряд Яковлева. Понять, много ли партизан, было невозможно, а пуганая ворона, как известно, и куста боится. Полицаи — первые паникеры в таких случаях — подняли крик, что их окружают. Перепугались и немцы. Началась беспорядочная стрельба — на всякий случай, для храбрости, — но она только увеличила панику. Немецкий офицер, помощник начальника экспедиции, приказал расстреливать полицаев-паникеров, и гестаповцы, выполняя приказание, перестреляли более трех десятков своих горе-помощников. Вместо того чтобы ободрить, это прибавило страху. А полицаи, видя, как с ними расправляются, и сами стали в общей суматохе расстреливать немцев. Паника обратилась в беспорядочное бегство — кто куда. Выстрелы партизан преследовали бегущих.

Немало гитлеровцев отбилось от своих подразделений и заблудилось в лесу. Кто бывал в тех местах, знают, как трудно разбираться в лесных тропинках даже привычному человеку, а чужому немудрено и замерзнуть зимой, так и не добравшись до жилья. Страшен захватчикам русский лес…

Понятно, что гитлеровцы стремились как можно скорее вернуться к своим гарнизонам, к своим казармам. И вот морочинский отряд вышел из лесу к Морочно. Но еще издали фашисты увидели над местечком густые клубы дыма. Поближе разглядели, что горят казармы и полицейский участок. А еще ближе их обстреляли партизаны. И уж они понять не могли, что делается, откуда берутся партизаны, словно из земли вырастают.

Это было неожиданностью не только для фашистов, но и для нас самих, и узнали мы об этом несколько позднее. Оказалось, что из районов, расположенных восточнее Горыни, подошел к Сварицевичам довольно крупный партизанский отряд из соединения Сабурова под командой И. Ф. Федорова и Кизи. Сабуровцы связались с Корчевым и общими силами провели несколько операций. А когда узнали, что значительная часть морочинского гарнизона ушла на облаву, решили воспользоваться случаем и ударили на Морочно. В ночь на двадцать первое января партизаны захватили местечко, разогнав оставшихся там гитлеровцев и полицаев, ликвидировали все фашистские учреждения, уничтожили фашистские склады.

Морочинская операция была достойным завершением неудачной облавы, придуманной Шоне. А в целом облава обошлась захватчикам очень дорого. Снова пришлось сколачивать гробы, снова пришлось оправдываться перед начальством, выдумывать что-то для объяснения больших потерь и растущей активности партизан, снова пришлось ждать выговоров и взысканий. Но главное — страх перед партизанами. После облавы он увеличился. Это было заметно и в поведении фашистов, но еще ярче это сказывалось в письмах, которые они писали в Германию. Немало таких писем попало нам в руки в захваченной через несколько дней после облавы почте. В одном из них камень-каширский правитель Пауль горько жаловался своим родственникам, обижался на судьбу, забросившую его в такие страшные места, обижался на партизан, упрекая их в жестокости. Он уверял, что дальше так жить невозможно: каждый день, каждый час жди смерти; что семью свою он хочет отправлять обратно, а сам уж, наверно, так и не увидит Германии. Он выставлял себя ягненочком, невинной жертвой… Но не так давно (это мы тоже знали из его писем) Пауль наслаждался своим положением, выписал к себе семью, чтобы и она откормилась на украинских хлебах. Он тогда упивался властью и похвалялся великими подвигами, а подвиги были такие же, как и у других гитлеровских чиновников: расстрелы беззащитных и невинных людей, издевательства над мирными жителями, безудержный грабеж. Это по приказанию Пауля расстреливали еврейских детей, а сам он присутствовал при расстреле, участвовал в нем. Он фотографировал этот «подвиг», и его фотографировали на месте расстрела. Мы видели фотографию: стоя над трупами, герр Пауль улыбается чему-то и грызет большое украинское яблоко.