Влекомый любовью к уединению, Сковорода удалился в имение помещиков Земборских, Гужвинское, недалеко от Харькова, покрытое лесом, в глуши которого находилась пасека, с хижиной пчельника. На этой пасеке, у добродушных хозяев, поселился он, укрываясь от людской молвы и злословий. Здесь он написал первое полное свое сочинение «Наркиз», или о том: «познай себя», и книгу «Асхань», о познании самого себя [11] «Асхань», о познании себя, без имени автора, издана в Петербурге каким — то Антоновским, уже после смерти Сковороды.
.
«Лжемудрое высокоумие, продолжает биограф Сковороды, Коваленский, не в силах будучи вредить ему злословем употребило другое оружие — клевету. Оно разглашало повсюду что Сковорода осуждает употребление мяса и вина и сам не употребляет их. А как известно, что такое учение есть ересь манихейская, проклятая на всех соборах; то законословы и дали ему прозвание манихейского ученика. Кроме того, его обвинили в том, что он называет вредными золото, серебро, дорогие одежды и пр. ценные вещи, созданные Богом, и что, следовательно, он богохульник. Поелику же Сковорода удаляется от людей в леса; то из этого выводили, что он не имеет любви в ближнему, а потому и назвали его мизантропом, человеконенавистником». Узнавши об этом, Сковорода поспешил явиться в город и в первом же обществе нашел подходящий случай поразить своих врагов. «Было время, говорил он, и теперь бывает, когда я воздерживаюсь, для внутренней экономии своей, от мяса и вина. Не потому ли и лекарь возбраняет, напр., чеснок тому, у кого вредный жар вступил в глаза? Все сотворено во благо всещедрым Творцем, но не все всегда бывает полезно. Правда, некоторым я советовал осторожно обходиться с вином и мясом, а иногда и совсем избегать этого, принимая в соображение их пылкую юность. Но когда отец берет из рук малолетнего сына нож и не позволяет ему шутить с оружием, сам однако же пользуясь всем этим; то не ясно ли, что сын еще не может надлежаще владеть этими вещами и употреблять их в пользу, для которой оне изобретены. Вот почему прозвали меня манихейским учеником. Не ложно то, что всякий род пищи и пития полезен и здоров; но нужно при этом обращать внимание на время, место, меру, личность. Не вредно ли было бы дать грудному младенцу крепкой водки, или не смешно ли подать стакан молока в поте лица работающему целый день на морозе дровосеку в подкрепление его сил? Как несправедливо приняли меня за Манихея, так в незаслуженно обозвали меня человеконенавистником и ругателем даров Божиих». Слушавшие его только робко переглядывались и не возражали. Простившись со всеми, Сковорода отправился в новое еще уединение.
В изюмском округе, Харьковской губернии, жили тогда дворяне Сошальские; младший брат их привязался в Сковороде и просил его пожить у него никоторое время. Сковорода поехал с ним в его деревню, Гусинку, полюбил и место и хозяина, и поселился у него не вдалеке от деревни, по своему обычаю, на пасеке. Безмолвная тишина и свобода снова возбудили в нем чувство несказанного удовольствия. «Многие спрашивают, писал Сковорода к бывшему своему ученику, Ковалевскому, уехавшему на службу в Петербург, что делает Сковорода, чем занимается? Я же во Господе радуюсь, веселюсь о Бозе Спасе моем! Радование есть цвет человеческой жизни, главная цель всех подвигов; все дела каждого человека сюда направляются. Всякому свое радование мило, я же «по — глумлюся, позабавлюся» в заповедях Вышнего. Все переходит в скуку и омерзение, кроме этой забавы». В 1770 году Сковорода отправился с Сошальскими в Киев и остановился у своего родственника Иустина, теперь уже начальника Китаевской пустыни, близь Киева. Прошло три месяца, проведенных им с удовольствием. «Вдруг, по словам Коваленского, он заметил в себе непонятное движение духа, побуждающее его ехать из Киева. Он стал просить Иустина отправить его в Харьков. Родственник упрашивал его еще остаться. Сковорода настаивал на своем. Иустин заклинал всеми святыми не бросать его. Тогда Сковорода обратился к другим своим киевским приятелям с просьбой отпустить его в Украину. Те также удерживали его, но он отговаривался тем, что ему дух велит удаляться из Киева. Между тем, он пошел на Подол. Спускаясь туда по горе, Сковорода внезапно остановился, и, почувствовав сильный трупный запах, не мог долее идти вперед, воротился в Китаев и к великому неудовольствию о. Иустина на другой день отправился в дорогу. Чрез две недели он был уже в Ахтырском монастыре, у своего приятеля, архимандрита Венедикта. Прекрасное местоположение монастыря и радушие этого монаха успокаивающим образом подействовали на него. Не прошло и нескольких дней, как вдруг получилось известие из Киева о появлении там моровой язвы или чумы, о которой во время пребывания в Киеве Сковороды ничего не было слышно [12] Эта моровая язва появилась в Киеве в сентябре 1870 года. Только Михайловский монастырь остался свободен от общего бедствия; на Подоле же оно свирепствовало со страшною силою. Народ пришел в уныние; начальство потеряло голову до такой степени, что губернатор поверил пленному турку, который обещался избавить Киев от заразы. Турок написал на своем языке несколько записок следующего содержания: «Великий Мугамед! На сей раз помилуй ты христиан и спаси их от язвы, ради избавления нашего от плена!» Записки эти были привязаны к шестам и выставлены на колокольнях подольских церквей, но не имели других последствий, кроме возбуждения народного неудовольствия. Гораздо удачнее было другое распоряжение начальства. Город был оцеплен солдатами, но довольно редко, так что это не помешало студентам академии разбежаться от испуга и занести заразу по окрестностям. В это тяжелое время много утешал киевлян своими замечательными проповедями о. Леванда. См. «Киево — Софийск. пр. I Леванда», Киев, 1879 г., стр. 15–20.
. Это известие произвело на него такое сильное действие, что отразилось на его религиозном настроении: «сердце его до того времени, говорит Коваленский, почитало Бога, как раб, теперь же возлюбило Его, как друг». Погостивши некоторое время у о. Венедикта, он опять поехал в Гусинку к Сошальским, где и погрузился в свои любимые занятия.
Читать дальше