Александр Городницкий - «У Геркулесовых столбов...». Моя кругосветная жизнь

Оборачиваясь назад, я могу сказать, что вряд ли был советским поэтом, зато был советским научным работником и всю сознательную жизнь работал на оборону своей страны. Данное обстоятельство никогда не мучило мою совесть. Хотя я отлично понимал, что способствую созданию орудий убийства, которые попадут в руки людей, которым их доверять нельзя. Параллельно существовали как бы два разных человека. Первый – Городницкий-поэт, автор стихов и песен, которого, после доноса в 1968 году, когда он попал в «черные списки», пятнадцать лет не печатали, запрещали выступать с песнями, вымарывали фамилию из театральных афиш.

В то же время был второй Городницкий – научный работник. В те времена еще не было компьютеров, а разные отделы КГБ, похоже, не соприкасались друг с другом. Поэтому в своей второй ипостаси я являлся, хотя в анкете и было написано «беспартийный еврей», ученым, успешно работавшим на оборону Советского Союза. В загранрейсах я вел себя прилично, не пытался сбежать на Запад, контрабанду и антисоветскую литературу не провозил, а главное – работал над актуальнейшими проблемами для нашего славного Военно-морского флота. Я честно работал на оборону своей Родины, считая, что делаю правильное, святое дело. Как ученый, которого замечательно сыграл Алексей Баталов в фильме «Девять дней одного года».

Что же касается песен, то были поэты и авторы, которые действительно являлись диссидентами. Например, Александр Галич или мой друг Юлий Ким, писавший в молодости обличительные антисоветские песни. Я же никогда этого не делал. Поэтому, когда теперь многие поэты и барды начинают бить себя в грудь и кричать, что они были героями и боролись с Советской властью, я всегда подчеркиваю, что никогда не был диссидентом. Я был нормальным советским гражданином. Однако все стихи и песни, которые я писал, я писал без цензуры «сверху». Ни я, ни Юрий Визбор и Булат Окуджава, бывшие членами партии, ни Новелла Матвеева, ни Владимир Высоцкий никогда не воевали с советской властью. Это власть, сразу поставившая авторскую песню вне закона, воевала с нами, поскольку любая попытка свободно дышать и говорить в несвободном государстве сама по себе уже являлась крамолой. Не случайно в те времена социалистический реализм определялся как «восхваление начальства методами, доступными его пониманию».

В последнее время я ловлю себя на том, что все чаще оглядываюсь в прошлое. Старые друзья и собеседники уходят один за другим, а новых заводить поздно. Как гласит восточная мудрость, тот, кто сажает деревья под старость, уже не может надеяться, что будет сидеть в тени их ветвей.

Память начинает подводить, особенно по части всего недавнего. «Память, как зрение, делается дальнозоркой: помню войну и не помню, что было вчера». Среди постоянной суеты текущих дел, шумного громыхания сегодняшних буден и ежедневных телевизионных и интернетовских страшилок, в моих ушах все явственнее звучат негромкие струнные аккорды давно умолкших гитар.

Может быть, и впрямь пора собираться на собственную малую планету?