Давыд Гай - Небесное притяжение

Совершенно особая атмосфера — атмосфера творчества — окружала двадцатичетырехлетнего Мясищева в новой организации.

Он попал в бригаду крыла, возглавляемую полным тезкой Петляковым, и очень скоро понял, как ему повезло. В двух занимаемых бригадой комнатах нового помещения — одна большая, метров шестнадцать, другая малюсенькая — собрались разные по характеру, но всё исключительно интересные люди. Были они совсем ненамного старше Мясищева, однако казались ему необыкновенными — не то что сверстники. Ведь они делали самолеты.

Владимир Михайлович Петляков — малоразговорчивый, редкой доброты человек, о таких говорят: «Мухи не обидит». Выпала ему нелегкая доля — рано обрел самостоятельность, сызмальства ел свой хлеб, а конструктор, инженер, каких поискать. Андрей Николаевич Туполев очень уважал его, доверял его опыту и знаниям…

Иосиф Фомич Незваль — коренастый, плотный, в пенсне, правая рука начальника бригады, по натуре незлобивый…

Клавдий Иванович Попов — худощавый, слегка заикающийся, вспыльчивый и в то же время быстро отходчивый, отличный инженер и способный музыкант и рисовальщик. Его удивительно четкие чертежи напоминали произведения графики…

Борис Андреевич Саукке — с орлиным, нависающим над усами носом, отчего лицо всегда выглядело строгим, требовательный, грамотный инженер, в обиходе мог позволить себе шутку с подковыркой…

Виктор Николаевич Беляев — высокий, рыхловатый, немного не от мира сего, увлеченный аналитик, математик, подававший большие надежды…

Больше всех понравился Мясищеву руководитель их маленького коллектива. «Великий молчальник» Петляков напоминал не то путейского рабочего, не то мастера цеха. Ходил он в инженерной фуражке, из-под щеточки усов торчала папироса. Голова, нос, губы, шея — все в нем выглядело массивным, тяжелым. А глаза — умные, живые, жадно вбирающие мир, свидетельствовали о большой аналитической работе, совершаемой ежеминутно. Присмотревшись к Петлякову, поработав с ним бок о бок, можно было без обиняков сказать — за грубоватой внешностью скрывается нежная, легкоранимая душа. Он не умел ругать, распекать подчиненных — не умел, и все тут.

Несколько раз Владимир Михайлович-старший подходил к своему молодому тезке, поглядывал из-за плеча, как тот прорисовывает нервюру или какой-нибудь узел крыла.

— Как дела, Володя? — спрашивал он.

— Все хорошо, — отвечал Мясищев вставая.

— Это был золотой человек. Не зря его так ценил Андрей Николаевич и все окружающие.

В обеденный перерыв в бригаде крыла начинались разговоры. Мясищев слушал в оба уха, боясь пропустить хоть слово. О многом было говорено — и как создавались первые самолеты марки АНТ, и как строили первый бомбардировщик АНТ-4 на втором этаже старого кирпичного дома на Вознесенской улице (ныне улица Радио), и как пришлось ломать простенок и на руках вытаскивать центроплан машины во двор. Иногда удавалось разговорить самого Петлякова, и тогда перед Володей вставали картины начала ЦАГИ — холод в помещениях, нехватка рабочих, недостаток инструментов, первые шаги в отработке схемы самолета-моноплана с одним крылом, всплывали имена зачинателей советского самолетостроения, которых он, Мясищев, неоднократно видел среди более чем 200 работников АГОС: Архангельский, Путилов, братья Погосские, Кондорский, Некрасов…

Мясищев слушал и зачастую ловил на себе испытующие взгляды коллег. Кто ты, наш новый товарищ, каков твой конструкторский, инженерный уровень, что у тебя за душой, с каким человеческим багажом пришел ты в бригаду? Чувствовал — к нему присматриваются, оценивают со всех сторон. Другой бы на его месте старался с кем-то подружиться, побольше спрашивать, просить помощи (уже в самом «Помогите, пожалуйста» заложено отношение новичка к «зубрам»: я не заносчив и не упрям, признаю ваше превосходство). Невелика мудрость, но она гарантирует относительно спокойное вхождение в круг новых людей.

Сию мудрость Мясищев ведал, но не слишком ей следовал. Он спрашивал и советовался, когда в этом возникала необходимость, однако не задавал ни одного лишнего вопроса, не диктовавшегося обстановкой. Ровно относился ко всем, никому в отдельности не стремясь понравиться. На Спартаковской улице, в обители студенческой поры, которую он сохранил за собой, первые гости с работы появились только после женитьбы. Таким он был, таким хотел оставаться всю жизнь, ни под кого не подделываясь, ни перед кем не заискивая.