Александр Русов - Суд над судом - Повесть о Богдане Кнунянце

Содрогаюсь при мысли о том, за какое трудное дело берусь. Слишком уж мало фактов, документов и чужих воспоминаний сохранило время. Единственный живой свидетель, без которого задача оказалась бы вовсе невыполнимой, — это Фаро, тогда как прижизненную историю того круга молодых людей, к которому принадлежал Богдан, писали филеры, осведомители, начальники департаментов полиции. Порой и в этих сведениях содержится нечто живое, интересное, но достаточно ли их, чтобы воссоздать ушедшую жизнь? Вот как описал, например, петербургскую демонстрацию 19 февраля 1901 года младший помощник пристава Рахманинов: «Учащаяся молодежь и публика — около 1000 человек — присутствовала на панихиде, в Казанском Соборе совершаемой, в Бозе почившего императора Александра II, откуда начали расходиться по домам, само собой разумеется, толпою, как всегда из церкви. Около городской Думы путь был прегражден отделением конно-полицейской стражи и пешими городовыми, которые, ворвавшись в середину толпы, разделили ее на несколько частей, причем одну часть прижали к стене, и когда эта часть начала выражать словесный протест, городовыми были пущены в ход кулаки, на что прежде всего было обращено внимание служащими городской Думы, которые стояли на площадке и кричали, что городовые бьют.

Битье это продолжалось вплоть до вторых ворот Думы и прекратилось только с приездом господина градоначальника. На протесты возмущенной публики городовые отвечали, что действуют по распоряжению начальства». Далее в архивном документе, который мне довелось раскопать, приводится список пострадавших, в котором значится и Тигран Кнунянц, «ученик общества поощрения художников». Тогда же на Казанской площади была арестована студентка Софья Марковна Познер (курсы профессора Лесгафта). Ее брат, Виктор Маркович, сосланный в Баку студент, руководил социал-демократическим ученическим кружком, в котором состояли и мы с Фаро.

А вот опись вещественных доказательств, отобранных при обыске во время первого ареста у будущей жены Богдана, слушательницы высших женских курсов Елизаветы Голиковой:

«1. Печатная брошюра женевского издания 1898 года „Материалы для характеристики положения русской печати“ без обложки и вступительной статьи от редакции.

2. Маленький клочок бумаги с записью карандашом следующего содержания: „Сегодня до 6 из дому не выходите. Я зайду и покажу Вам место, где надо видеться с ним. Он будет ждать часов в 6. Непременно надо пойти. Тигран“. На другой стороне тем же почерком: „Зашел в половине второго, надоело ждать и ушел. Тигран“.

3. Несколько писем и записок интимного характера к Богдану Кнунянцу и последнего к Голиковой.

4. Клочок бумаги с адресом, написанным чернилами: „Б. Пушкарская, д. 63, кв. 6. Всеволод Федорович Дорошевский“.

5. Визитные карточки студентов-технологов: Богдана Минаевича Кнунянца, Ивана Иосича Мелик-Иосифянца и лесника Николая Александрова Топова.

6. Конверт с адресом чернилами: „Франция, Париж, ул. Рейпуар, 16, г-же Недошивиной“».

Другой причиной моего решения взяться за сбор материалов, так или иначе связанных с жизнью и деятельностью Богдана Минаевича, явилось чувство обиды и желание упрекнуть внука Фаро в пренебрежительном отношении к семейным и общественным реликвиям, к долгу, который берет на себя всякий литератор. Я не скрываю своего раздражения, когда пишу эти строки, и если они когда-нибудь попадут ему на глаза, — тем лучше. На мои архивные занятия он смотрит, словно богатый мальчик на нищего, копающегося в пыльном старье.

К себе самому и к Фаро я также обращаю упреки не в последнюю очередь. Ведь мальчик рос на наших главах. А теперь я с недоумением спрашиваю неизвестно кого: откуда в нем это, чем это объяснить? Как смеет он с оскорбительной легкостью отрекаться от истории своей семьи?

По молодости, — пытаюсь я его оправдать. — Оттого, что он видит нечто, недоступное старикам, и не видит того, что так ясно для нас. Фаро его любит. И я люблю. Потому и болею душой.

Злая насмешка природы заключается во внешнем сходстве внука Фаро и моего героя, чья жизнь не интересует его в той же мере, в какой не интересует славное прошлое родной бабушки. Ну да бог с ним.

Хотелось бы построить повествование о Богдане Минаевиче так, чтобы в центре находился портрет, а дела, события, исторический фон — по краям, вроде как обрамление, примечания к книге жизни, заметки на полях. Да простится мне стремление к столь старомодной композиции как человеку, задолго до революции завершившему свое неполное среднее образование.