Фаина Гуревич - Ричард Бротиган —человек, который в этом мире не дома

Книги расходились миллионными тиражами, переводились на европейские языки, критики, жонглируя посмодернистской терминологией, рассуждали о феномене Бротигана, издатели и книготорговцы говорили о том, что авторитет дутый, и что волна популярности неизбежно должна схлынуть, а сам герой контркультуры, кажется, не очень понимал, что с ним произошло. Он продолжал жить в дешевой квартире чуть в стороне от Ван–Несс, по–детски радовался, когда его узнавали на улице, с удивлением доставал из карманов мятые долларовые бумажки, словно не понимая, как они там оказались, в доме кинозвезды, куда его теперь приглашали, как новую знаменитость, мог напиться и раскидать по комнате цветы из вазы, объясняя свои действия тем, что ему не хватает слов, чтобы выразить свою позицию в споре, и больше всей земной славы любил свою восьмилетнюю дочь.

Ему не нравилось, когда его называли хиппи–романистом. «Все, что я пишу, — это ответ человека на вопросы двадцатого века», — говорил он в интервью газете « Bozeman Daily Chronic». Ответ Ричарда Бротигана двадцатому веку был под стать самому веку и его вопросам — сюрреалистичным, запутанным и не столько разрешающим, сколько порождающим новые вопросы.

В 1972–м году издательство « Warner Books» выпустило серию «Писатели — семидесятым». В нее вошли четыре книги, посвященные авторам, творчество которых, на взгляд составителей, должно было быть особенно интересно читателям в начинающемся десятилетии; вот эти писатели: Курт Воннегут, Герман Гессе, Дж. Р.Р. Толкиен и Ричард Бротиган. Первые трое сейчас признанные классики мировой литературы, звезда же Ричарда Бротигана, вспыхнув ярко, не смогла удержаться на книжном небосклоне, и меньше всего в этом повинен человек, который в этом мире не дома.

Менялось время. Поколение длинноволосых постепенно превращалось в то, для чего они были рождены — в поколение бэби–бумеров, чья могучая энергия призвана не мытьем так катаньем все‑таки приблизить мир к идеалам их молодости, пусть даже для этого приходится изрядно корректировать сами идеалы.

«Я не хочу сочинять ни сына Рыбалки в Америке, ни внука», — из разговора с другом. Поэт и писатель Ричард Бротиган тоже менялся, и не его вина в том, что вектор этих перемен не всегда совпадал с направлением ветра.

В 1973–м году он покупает небольшое ранчо в штате Монтана, и теперь его жизнь делится между Сан–Франциско и Монтаной, чуть позже, в 1976–м году туда добавляется третья географическая точка — Токио. Несмотря на тяжелые запои, он много пишет: в 1974 году выходит роман–пародия на фильмы ужасов «Чудовище Хоклайна: готический вестерн», в 1975–м снова пародия, на этот раз на садомазохистские книги типа «Истории О» — «Уиллард и его кипящие трофеи: извращенная мистерия», в 1976–м году — первый из двух «японских» романов «Дождь из сомбреро», в 1977–м — комический детектив «Мечты о Вавилоне: сыскной роман, 1942». Бротиган снова возвращается к поэзии: в 1970–м году, еще в северо–калифорнийский период, выходит сборник стихов «Роммель прет вглубь Египта», в 75–м — «Ртуть грузят вилами» и в 78–м — «30–е июня, 30–е июня».

Книги неплохо продаются, но критика отзывается о них со все большим пренебрежением. Дело дошло до того, что «Уиллард и его кипящие трофеи» был назван худшим романом 1976–го года. Этому не было никаких объективных причин, мастерство Бротигана–писателя только росло: ко всему тому, что так ярко проявилось в его первых книгах добавились еще отточенность стиля, лиричность, композиционные находки и изящно выстроенные сюжеты. Просто менялось время — маятник все дальше уходил от вольных шестидесятых, нарастала волна консерватизма, люди стыдились прежних себя, а вместе с собой и прежних кумиров.

«Когда 60–е кончились, Бротиган оказался тем ребенком, которого выплеснули из корыта вместе с мыльной водой», — писал в « Bozeman Daily Chronic» писатель и друг Бротигана Томас МакГейн. Сейчас с ним трудно согласиться — и 60–е не пена, и Бротиган не ребенок. В сотый раз повторилась обычная драма: поэт разошелся со временем. Тем хуже для времени.

У всех нас своя роль в истории. Моя — облако.

Обиженный на прессу, Бротиган с 1972–го года отказывается от интервью и лекций и сменяет гнев на милость только в 1980–м после выхода романа «Экспресс Токио–Монтана», соглашаясь на рекламный тур по стране. После этого он ведет курс писательского мастерства в университете штата Монтана, дает несколько интервью.