Теодор Гладков - Джон Рид

Заметив Джека, Хейвуд крепко пожал ему руку и поздравил с первым крещением.

— Ребята, — сказал Билл, указывая на журналиста, — этот человек хочет знать все о событиях.

Рассказы посыпались как из рога изобилия. Все рабочие в камере были арестованы за участие в «незаконных сборищах». Среди присяжных, перед которыми они предстали, не было ни одного рабочего. Зато были четыре владельца фабрик.

То, что увидел Джек в окружной тюрьме, превосходило все, что он мог представить, даже побывав уже в предварительном заключении. Судя по всему, власти не считали заключенных за людей и тем более за граждан демократической страны, обладающих конституционными правами.

У одного несчастного были на ногах язвы, а тюремный врач лечил его таблетками с сахаром «от нервов». Семнадцатилетний мальчик без приговора суда содержался в лишенном солнца коридоре более девяти месяцев. Время от времени здание тюрьмы оглашал леденящий душу звериный вой человека, лишившегося рассудка, но тем не менее остававшегося в заключении.

За относительно короткий срок пребывания в тюрьме Джек несколько раз, что называется, по душам беседовал с Хейвудом. И после каждого такого разговора, он сам это чувствовал: в нем откладывалось что-то важное. Это казалось тем более удивительным, что Билл вовсе и не пытался агитировать молодого человека, наоборот, каждый раз зачинщиком выступал сам Рид.

Как-то Джек начал бурно возмущаться тюремными порядками, особенно тем, что власти попирают всякую законность. Хейвуд согласился с ним, но как-то вяло, словно речь шла о чем-то незначительном.

Рид удивился.

— Неужели вас это не возмущает, Билл?

Ответ был неожиданным.

— А чему тут удивляться? Ведь не для того они построили тюрьмы, чтобы откармливать нас яблочными пирогами.

Хейвуд рассказал Риду, что порядки в патерсоновской тюрьме отнюдь не исключение, есть тюрьмы, где к заключенным относятся еще хуже.

— Это нормальное явление, Джек. Их законы писаны не для нас — такова сущность всей системы. Поэтому я не возмущаюсь уже никакими пакостями, достаточно нагляделся на них. Я ненавижу всю систему.

— Но ведь есть же и среди привилегированных классов честные и мужественные люди! Мой отец, например, десять лет жизни отдал борьбе с хищениями государственных земель в Орегоне, и я горжусь им.

— Ну, а чего он добился? Уверен, что если в этом самом Орегоне и перестали воровать землю, то лишь потому, что уже разворовали всю до последнего акра.

Рид примолк: он уже и сам понял, что пример выбрал неудачно. С горечью вспомнил, как травили отца в последние годы его жизни. Уже без прежнего запала, а чтобы хоть как-то кончить разговор, спросил:

— Вы думаете, Билл, что права граждан нашей страны, дарованные конституцией, сама наша демократия на деле являются фикцией?

— Вот-вот, самое подходящее слово! — обрадовался Хейвуд. — И как это я сам до него не додумался?! Знаете, Джек, за всю мою жизнь меня лишь однажды арестовали действительно законно — я курил на вокзале в неположенном месте. Больше не припомню. А меня, слава богу, сажали, случалось, в месяц по два раза.

Рид больше не пытался спорить, да и нужды в том не было. В эти дни ему вообще пришлось изрядно поломать голову над многими проблемами, и кое-какие из них он решил правильно.

Однажды к нему подошел молодой итальянец с газетой и показал на две статьи. Одна была под заголовком «Американская федерация труда надеется на следующей неделе прекратить забастовку», другая — «Социалисты Нью-Йорка отказываются помогать забастовщикам Патерсона».

Парень был в недоумении.

— Вы образованный человек, — обратился он к Риду, — объясните мне. Я социалист, я состою в профсоюзе. Я бастую вместе с ИРМ. Социалисты говорят: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» АФТ говорит: «Все рабочие, сплотитесь!» Каждая из обеих организаций говорит: «Я защищаю рабочий класс». Ладно, говорю я, я и есть рабочий класс. Я объединяюсь и бастую. Тогда они мне говорят: «Нет, ты не должен бастовать». Что это? Я не понимаю. Объясните мне.

Рид ничего не мог объяснить. Он ответил молодому рабочему так, как думал сам:

— По-видимому, значительная часть Социалистической партии и АФТ забыла о классовой борьбе и, как видно, увлеклась забавной игрой по всем правилам капиталистического общества под названием «Чур, чур, кто имеет право голоса».

Рида освободили досрочно, но отнюдь не за хорошее поведение и тем более не из гуманных соображений.