Александр Лебедев - Честь - Духовная судьба и жизненная участь Ивана Дмитриевича Якушкина

Шутки шутками, но Белинскому пришлось спустя многие годы вновь рассматривать вопрос об истинном авторстве «Автобиографии» Д. Давыдова. Естественно, Белинский без особого труда узнал в этом произведении «родовые приметы пера Давыдова», хотя тут же одарил последнего такими эпитетами, как «добродушие», «откровенность», «искренность» и «такая удалая размашистость». Легенда продолжала расти и после смерти ее создателя — «тень» начала собственную жизнь. Быть может, до какой-то степени резонен был бы разговор о той роли, которую сыграла легендао Давыдове при создании Толстым образа Денисова, но это уже иной разговор. Вообще-то говоря, феномен Дениса Давыдова едва ли не уникален для русской литературы, создание его феномена стоило, кстати сказать, самому Давыдову немалых усилий. В частных письмах он признается, что ему бывает очень нелегко, даже тягостно все время помнить на людях о той роли, которую он принял на себя: «…я при них должен быть не я, а другой». Замечу в скобках, что непосредственным образом это было сказано Давыдовым в предвидении встречи с Грибоедовым.

Но не ради «разоблачения» легенды о Денисе Давыдове, им же созданной, затеян этот разговор.

Да, хотелось Давыдову получить для себя «уголок в Императорской Публичной Библиотеке». Но куда более серьезное значение имел социально-исторический статут Дениса Давыдова.

В определенном отношении феномен Дениса Давыдова примой антипод героя «Записок» Якушкина.

Реальный Якушкин так и не оброс никакими легендами, ему не понадобились котурны. В «Записках» Якушкина — своего рода авторизованной записи его воспоминаний — герояв литературном смысле этого слова вообще, можно сказать, нет. Место и роль «второго я» автора в этом произведении едва ли не уникальны — автор, оглядываясь на минувшие события и на себя самого, осознанно объективизирует свое «второе я» в некоей исторической ретроспективе в качестве отдельногоот себя предмета воспоминаний и размышлений. Он не испытывает внутренней нужды в легенде о себе — его «герой» исторически самодостаточен, он общественно состоялсяи если требует каких-то разъяснений, то совершенно не нуждается в каком-либо домысливании задним числом или путем апелляции к авторитету свидетельств современников. Вот это чувство исторической осуществленности — характерная черта декабристского мировосприятия и самовосприятия. С годами, чем дальше от Сенатской, тем больше, эта черта становилась все четче видна, все определеннее.

Давыдов был, несомненно, из людей, прикосновенных к декабризму. Но тут была некая черта, некая разделительная линия.

Вообще сфера взаимоотношений декабристов с окружавшим их обществом изучена, кажется, достаточно тщательно и вместе с тем достаточно односторонне. Почти все внимание уделяется тому, как декабристы «влияли» на окружающий мир (на этапе ли Союза спасения или на этапе Союза благоденствия, в преддекабристскую пору или в «постдекабристское время»), куда меньше внимания уделяется воздействию на декабристов окружавших их людей. «Обратная связь» здесь была и заслуживает внимания. Были люди, формально принадлежавшие на том или ином этапе своей жизни к Тайному обществу, но по внутренней сути своей значительно отстоявшие от декабризма. Совсем не обязательно это были просто «плохие декабристы». Таким человеком, скажем, был первый великий русский мыслитель Чаадаев. Без всякого сомнения, этот человек из приграничной, если можно так выразиться, декабризму сферы оказывал огромное влияние на сущность и общее направление декабристского движения, пусть зачастую и опосредованно. Были люди, формально не связанные с декабристским обществом на тех или иных этапах его развития, но тем не менее также, без всякого сомнения, оказывавшие на декабризм, самую природу его и его самооценкуочень большое воздействие. Это были люди из той же приграничной по отношению к декабризму полосы. Например, Грибоедов. И вот — Денис Давыдов.

«Легендарный партизан 1812 года Денис Васильевич Давыдов не входил ни в одно из тайных обществ декабристов. Но он знал о существовании этих обществ, сочувствовал их планам уничтожения крепостного права и деспотизма, был приятелем многих декабристов, в том числе своего двоюродного брата В. Л. Давыдова, М. Ф. Орлова, И. Г. Бурцова, А. А. Бестужева, Ф. Н. Глинки, А. И. Якубовича…

Как реагировал Давыдов на события 14 декабря 1825 года, мы не знаем… Политические же взгляды Д. В. Давыдова 30-х годов были очень сложны и противоречивы. Они нашли отражение в его знаменитой «Современной песне»… имевшей шумный успех и по-разному оцененной современниками. Исследователи обычно видят в ней лишь отражение реакционных взглядов Давыдова… В. Н. Орлов, например, утверждает: «В этом стихотворном памфлете Давыдов с отчетливо консервативных позиций выступил против передовой общественности 30-х годов, персонально — против Чаадаева… Приближалась 25-летняя годовщина Отечественной войны 1812 года, и ветерану борьбы с Наполеоном казалось особенно горьким встретить ее чаадаевским «Письмом». К тому же Давыдов знал о полонофильстве Чаадаева. Еще раньше — до Давыдова — против чаадаевских симпатий к Польше выступил Пушкин…» (В. В. Пугачев. Денис Давыдов и декабристы.)