Хрисанф Херсонский - Вахтангов [1-е издание]

Вахтангов принял приглашение.

Летом 1918 года, после отдыха в Щелковском санатории, Евгений Богратионович много времени отдает «Габиме».

После знакомства отдельно с каждым учеником и первых этюдов по «системе» Вахтангов неожиданно посадил всех за стол.

— Читайте.

Были распределены четыре одноактные пьесы: «Старшая сестра» Шолом Аша, «Пожар» Переца, «Солнце» Кацнельсона и «Напасть», инсценировка рассказа Берковича.

— Не тонируйте.

— Как?

— Совсем никак. Читайте ровно. Спокойно. Как можно более просто.

— Спокойно?

— Да.

— А как Же переживания.

Вахтангов улыбается.

— С переживаний нельзя начинать. Переживания нельзя играть. Они придут потом сами.

Чтение продолжается. Каждый ждет с любопытством и нетерпением, когда же к нему придет настоящее чувство… И кажется совершенно немыслимым не помочь ему: поднять бровь, сложить губы в гримасу, сделать характерный жест. Но режиссер останавливает:

— Зачем нужны эти штуки?

Чтецы долго не могут с собой справиться. Чтение за столом повторяется много раз. Эти страстные лирики, комики и трагики от природы не умеют сдерживать темперамент. Но Вахтангов требует сначала чтения без всяких интонаций. Потом с негромкими естественными интонациями, но без жестов.

Каждая роль читается десятки раз. Шаг за шагом актеры начинают ощущать, как постепенно проявляются «сами собой» человеческие движения и естественная мимика. «Система» Константина Сергеевича раскрывается без лекций, на десятках и сотнях конкретных, всем понятных примеров.

Вахтангов хочет добиться реализма. Актеры часто не могут избавиться от натуралистических штампов, но учитель настойчив. И вдруг, когда от него ждут одинаковых на все случаи рецептов, он неожиданно делает резкое различие между пьесами.

«Старшая сестра» — обычная бытовая драма. Вахтангов последовательно добивается, чтобы ученики поняли сквозное действие, отдельные «куски» — главные и второстепенные, детально определили задачу каждой фразы, каждого слова в связи с состоянием героев и их взаимоотношениями с другими действующими лицами.

«Пожар» — трагическое произведение. Вахтангов обращает почти целиком все внимание на сквозное действие пьесы и каждого героя.

«Солнце» — лирическая вещь. На первый план выдвигается настроение героев. Ищется душевное состояние актеров, общее с «душевным состоянием пьесы».

«Напасть» — комический случай. Учитель больше всего обращает внимание на характер взаимоотношений героев, требует темпа и некоторого сатирического отношения к образам.

К концу постановки всего «вечера студийных работ», месяцев через десять, актеры почувствовали себя режиссерами. Учитель казался колдуном, — так легко он анатомировал и делал ясными и разрешимыми самые, казалось бы, сложные театральные проблемы.

Но неожиданно грянул гром. На стене в студии вывешено письмо Вахтангова:

«Я все чаще и чаще замечаю, что стремления большей части труппы эгоистичны и не имеют ничего общего с искусством. У меня начинает возникать нехорошее подозрение и растет вопрос: ради чего я так работаю и ради чего я должен сносить личные для меня оскорбления…»

Евгений Богратионович приучает всех учеников к мысли, что сцена — «священное место», где тщеславие и эгоизм не могут быть терпимы. Его личное отношение к театру не может не вызывать уважения даже у инакомыслящих. Наконец, все габимовцы чувствуют, что этот мастер и чудесный учитель бескорыстно помогает им создавать настоящее искусство.

Но среди двенадцати габимовцев большинство было более или менее тесно связано с буржуазией. Некоторые сами имели на стороне денежные дела и не хотели терять время на бесконечное и бесцельное, на их взгляд, вынашивание какого-то будущего театра. Они старались в одно и то же время служить искусству и маммоне. Другие выражали недовольство, что репертуар «вечера студийных работ», над которым: работает Вахтангов, не отвечает сионистским чаяниям…

С большим трудом Вахтангов доводит до конца работу над «вечером студийных работ» в «Габиме». К мукам моральным присоединяются муки физические: снова обостряется подтачивающая его болезнь.

В октябре Евгений Богратионович, прикованный к постели, записывает: «30-го сентября 1918 года Константин Сергеевич смотрел репетицию в «Габиме», а 8-го октября было открытие. Я болен. Не присутствовал. Торжество было большое. Критика для «Габимы» — отличная. Константин Сергеевич доволен.