Борис Хотимский - Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

Этого Иосиф знал: из меньшевиков. И, нетерпеливо стремясь ответить, тут же взобрался на ящик, кашлянул — прочистил горло, — о удовлетворением ощутил, как громко звучит голос.

— Товарищи! Сейчас здесь передо мной выступали эсер и меньшевик, Провозглашали здравицу Учредительному собранию, революции. Бескровной притом. Но почему-то ни слова не сказали о своем отношении к той кровавой бойце, в которую мировая буржуазия втравила народы…

— Скажи ты! Кто не велит?

— Уже говорю! Не первый раз говорю. Большевики давно сказали свое слово о войне. А меньшевики и эсеры? После девятьсот пятого они тяв-тяв — и в кусты! Потом то и дело ставили палки в колеса революционному движению, путались в ногах. А теперь, когда царю дают по шапке… по шапке Мономаха… теперь они снова за революцию? Теперь они снова, видите ли, с рабочими, с народом! Так пускай выскажутся, как они относятся к войне. Тем более что они за бескровную революцию…

— Да, за бескровную! — с вызовом крикнули из толпы.

— А кто, собственно, жаждет крови? — отозвался Иосиф. — Кто среди нас кровожаждущий? Кто? Нету здесь таких! Но если вынудят… что ж, и крови не испугаемся. Не из пугливых. И вкус своей крови во рту нам знаком. И не пристало нам страшиться красного цвета, цвета наших знамен! Пускай враги страшатся!..

Одни аплодировали, другие кричали что-то, третьи отмалчивались.

— Братцы! — будто подхлестнутый, выскочил на трибуну после Иосифа анархист с «Земгора», подбросил шапку, поймал, снова подбросил. — Товарищи! Долой тиранство распроклятой царской власти! Да здравствует свобода и ренолюция! Ур-ра!

Многие охотно поддержали земгорца, покричали «ура!».

— Даешь свободу слова! Даешь свободу печати и собраний! Долой самодержавие!

А о войне опять ни гу-гу! Зато все без исключения — за свободу и революцию… — Да здравствует…

— Ура-а-а-а!!!

Иосиф, простоволосый — густая шевелюра заменяла шапку, — снова взобрался на трибуну. Наговорил без крику, деловито, но и не слишком тихо, чтобы всем слыхать было:

— Товарищи! Революция еще только начинается. Не дайте себя обмануть…

— Кто нас теперь обманет? Не те времена!

— Сами с усами!

— Не дайте себя обмануть, — упрямо повторил он. — В истории не раз случалось, когда у народа обманным путем отнимали плоды его побед. Помните, товарищи, революция только начинается. А вот войну пора кончать. Чтобы навсегда конец войне, будь она неладна! Нам, рабочим, война эта ни к чему…

— Верно, товарищ! — поддержал кто-то из земгорцев. — Долой войну!

— До победного! — одиноко и хрипло крикнули с другого края. — До победного конца!

— За Р-ру-усь! — исторично завопила там же.

— Вот и шел бы в окопы, — кинул в ту сторону Иосиф, покидая трибуну-ящик. — А здесь чего зри глотку драть?

Сказал не так уж громко, но там услышали — тот же хрипло тотчас откликнулся:

— Ты, длинноносый! Немцу продался?! За сколько сребреников купил тебя кайзер?

Шумок в том краю толпы вспыхнул и погас. Крикуны угомонились. И — звонко, распевно, как строевая команда:

— По цеха-ам… р-раз-берись!

— А чего разбираться-то? И без того цеховики не врозь.

— Тихо, товарищи! — послышался голос Чижова. — Московское областное бюро ЦК РСДРП призывает всех нас выбирать в Совет рабочих депутатов. Пускай каждый цех выберет своих представителей. Прямо сейчас. Прямо здесь, на дворе.

Приступили, теперь без суеты. И — дивное дело — никто не разгонял, не хватал и не бил. Митингуй, выступай, выбирай — пожалуйста. Никаких помех. Уж не во сне ли такое?

Иосифа радовало, что видел среди избранных: Чижова и Мурзова, Зотова и Широкова, Матрозова, Бурова, Карпова… Бунгша и Эвальда… — все свои, знакомые, надежные. Но тревожило, что вместе с большевиками в избранном Совете оказались также меньшевики, эсеры, анархисты — с этой публикой его душа никак не могла примириться. Припомнились слова любимого баснописца: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет…» Понял, что затевать сейчас межпартийную усобицу означало бы заведомо погубить дело в самом его начало. А ведь, когда выступал с трибуны-ящика, задирая меньшевиков, эсеров и прочих, сгоряча не подумал об этом. Теперь, спохватившись, он приказал себе сдержаться, не проявлять своих чувств прежде времени и не к месту. Он не собирался уступать, нет. Но — оставаясь непримиримым — не раскрываться безответственно…

Мороз, однако, никакой революции признавать не желал. Хотя и обреченный теперь, в самом конце февраля, а упрямился — за компанию с царем… Посему решено было на морозном ветру без нужды не мерзнуть и разойтись наконец хотя бы по цехам. К работе же пока не приступать и ждать, что решат только что избранные депутаты.