Аркадий Кудря - Кустодиев

Под «большим портретом» Кустодиев имеет в виду «Портрет семьи Поленовых». А Игнатьев — тот самый этюд генерала от кавалерии А. П. Игнатьева, который попал на выставку в Таврическом дворце, затем «модель» преобразилась в шарж для «Адской почты», а теперь первозданный этюд, после Парижа и Берлина, вновь представляет генерала во всем его великолепии посетителям Венецианской выставки.

Борис Михайлович всецело поглощен созерцанием прекрасного — беломраморных дворцов города, картин Паоло Веронезе. Он пишет, что они собираются пробыть в Венеции пару недель…

Юлия Евстафьевна в свою очередь сообщает, что у них, в Костромской губернии, невероятно жарко, вода разогревается до 27 градусов и одолевают расплодившиеся комары. Цветов вокруг их дома все больше — маргаритки, бархатцы, левкои… «Резеду для тебя посадила. Детей не узнаешь, особенно Игорька, он очень славный». От жаркой погоды и при отсутствии дождей — невероятный урожай ягод: «Нас завалили земляникой, давно столько не видали» [164] ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 20. Л. 47, 48. .

Очень жаркое лето выдалось и в Италии. Кустодиев пишет, что выезжают купаться в окрестности Венеции, в Лидо, но вода теплая и не освежает. В Венеции много русских, приезжал и Дягилев. «Но я с ним не виделся, так как не особенно его долюбливаю» [165] Кустодиев, 1967. С. 87. .

А вот с четой Первухиных, художником Константином Константиновичем, одним из учредителей Союза русских художников, и его женой Софьей Алексеевной, Кустодиев сошелся довольно близко. «Первухины очень милые люди, все здесь знают, говорят по-итальянски и очень нам помогают» [166] ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 12. Л. 112. , — сообщает Борис Михайлович жене.

В том же письме — упоминание, что вместе с Первухиными их компанию составляет семейная чета из Харькова и жену харьковского доктора он пишет в гондоле на фоне Венеции, «выходит довольно занятно».

Вспоминая годы спустя знакомство с Кустодиевым в Венеции, С. А. Первухина писала о нем: «Это был молодой, жизнерадостный, веселый, остроумный, интересный художник» [167] ГТГ. Ф. 88. № 44. . Сохранилась сделанная К. Первухиным любительская фотография, на которой Кустодиев, доктор Воробьев и его жена сидят посреди венецианской площади, у постамента памятника, в окружении голубей. Все — в белых шляпах, и у всех троих счастливые лица.

Но после того как Борис Михайлович взялся писать в гондоле портрет миловидной супруги харьковского знакомого, настроение у доктора Воробьева постепенно начало портиться. «По утрам, — вспоминала С. А. Первухина, — Борис Михайлович уплывал в гондоле со своей моделью, а супруг, нервный и раздражительный, бегал по набережной и изливал свое недовольство общим друзьям». Первухины старались успокоить доктора, но «Отелло не унимался, Б. М. предупредили, что со стороны Воробьева можно ожидать какой-нибудь нежелательной выходки, и он быстро охладел к своей работе» [168] Там же. № 49. .

По-видимому, Стеллецкого в это время в Венеции уже не было. В письме Юлии Евстафьевне Кустодиев упоминает, что спутник его уехал на курорт Римини, «где и будет все время… да, признаться сказать, с ним не особенно приятно, или отвыкли мы друг от друга, или действительно не подходим друг другу, но бывало… мы мешали друг другу» [169] ОР ГРМ. Ф. 26. Ед. хр. 12. Л. 114. .

Охлаждение, вероятно, возникло и потому, что Д. Стеллецкий не разделял восторгов приятеля по поводу шедевров итальянского Возрождения. Ему это было чуждо, прославляющее жизнь искусство Венеции не укладывалось в круг художественных симпатий Стеллецкого. В это время он весь захвачен иллюстрациями к «Слову о полку Игореве» и, даже находясь в Италии, не желает и не может прервать любимую работу.

Послания Кустодиева из Венеции наполнены описаниями тамошних красот — их автор, несомненно, испытывает возвышенное расположение духа. А у Юлии Евстафьевны настроение иное, и она не считает нужным скрывать от мужа проблемы, возникшие с помогавшими ей в «Тереме» людьми: «Николая прогнала, а на другой день и Лена ушла (она меня много мучила). Устала ужасно. Теперь Лиза и воду возит и со всем управляется. [От Игоря] у меня и руки и бока болят, а про нервы свои я уже не говорю… Жду тебя очень, очень. Не задерживайся. Дай и мне хоть немного передохнуть, а то все, все на мне и трое маленьких детей, ведь это хоть кому не под силу» [170] Там же. Ед. хр. 20. Л. 55, 56. .

Эти послания от жены застают Кустодиева уже во Флоренции. «Они меня привели в скверное состояние, — откровенно признается он. — Ты пишешь, чтобы я скорее приехал. Раньше как через месяц я не могу быть в деревне. Уехать отсюда, ничего не видавши, я не могу…» [171] Там же. Ед. хр. 12. Л. 117.