М. Новоселов - Иван Васильевич Бабушкин

Зиму и лето не отходил Бабушкин от чрена, на котором в дыму и копоти шипел и клокотал горячий рассол. Мучительно першило в горле, воспаленные глаза болели, но натруженные, растрескавшиеся руки привычно поворачивали шумовку — огромную ложку, которой солевар снимает пену и мешает соль, стараясь «не допустить подгару».

От тяжелой, изнурительной работы кружилась голова, нельзя было разогнуть спину, а обильный едкий пот нестерпимо раздражал измученное тело. Грудь ныла, с трудом переводил хриплое дыхание не старый, но уже сгорбленный, поседевший рабочий.

После работы, поминутно останавливаясь, с большим трудом добирался больной солевар до своего жилища и в изнеможении опускался на лавочку. Безотрадная картина рисовалась перед ним: покосившийся забор, почерневшая, давно требовавшая замены дранка на крыше… Словно яркие заплаты на старом, изношенном платье, белели две-три новые, свежевыстроганные тесины крыльца… Единственным утешением был маленький, старательно огороженный колышками ягодник, в котором виднелось десятка два кустов смородины и малины, да рябина, раскинувшая свои резные ярко-зеленые листья над кустами черной смородины.

Василий Акинфиевич иногда ходил с Ваней в лес, выкапывал густо разросшиеся по берегам речки кусты смородины, и это неприхотливое растение так же буйно, как и в родном лесу, разрасталось вокруг домика Бабушкиных.

Василий Акинфиевич и дома не знал отдыха: обычно он с лопатой в руках копался в своем огородике. Но иногда брал к себе на колени маленького Ваню и негромко, почти шепотом, боясь раскашляться, напевал старинные казачьи песни.

Этот напев впоследствии не раз всплывал в памяти Ивана Васильевича и в грохоте мастерской огромного столичного металлургического завода, и в екатеринославских степях, и в подмосковных рощах, и в верхоянских ледяных просторах у «полюса холода».

Здоровье Василия Акинфиевича резко ухудшалось. Целые ночи он проводил без сна, задыхаясь и кашляя. Но в сумерках раннего утра надо было снова и снова итти на работу. Смотритель Устрецкий не признавал никаких отступлений от правил… «Пока человек жив, он должен работать!.. — кричал хозяин соляных амбаров, размахивая связкой ключей, и неизменно добавлял; — Вот помрет — иное дело!»

И однажды, с трудом дойдя до порога своего низенького старого домика, Василий Акинфиевич упал. Жена с помощью соседа положила его на широкую лавку у маленького, подслеповатого окошка и побежала за реку к фельдшеру. Но помощь была уже не нужна: солевар лежал пластом, свесив почти до пола натруженные, с потрескавшейся и почерневшей кожей руки. Забившийся в угол Ваня молча смотрел, как все медленнее и медленнее поднималась грудь отца, как бледнее и строже становилось его лицо…

После смерти кормильца Бабушкиным стало жить совсем нечем. Екатерина Платоновна не могла воспитывать троих детей-малолеток: Николаю в год смерти Василия Акинфиевича было только девять лет, Ване — пять, а сестренке Маше — всего год. Начались судорожные поиски работы, попытки спастись от голодной смерти.

…Зима в тот год стояла долгая и суровая. Уже в середине сентября ударили морозы, в октябре совсем по-зимнему бушевали по нескольку дней подряд свирепые вьюги, и волки по сугробам подбирались к самым окнам домишек в Заречье, где ютились рабочие соляного промысла.

Бабушкина берегла каждую горстку муки, тщательно смешанную с коричневатой пылью желудей и мякины. Но все же настал день, когда все возможности прокормить семью были исчерпаны. И тогда Николаю и Ване пришлось в суровые декабрьские морозы просить милостыню.

Выходили они из дому на рассвете, закутав распухшие от голода и холода ноги в обрывки толстых стеганых онучей. Обычно Николай шел впереди. За ним брел Ваня, засунув озябшие кулаки под заплатанные лохмотья ватной кацавейки.

Большие дворы леденгских богатеев были накрепко заперты, за дубовыми калитками рычали злые псы. С пустой котомкой братья направлялись в соседние селения. За целый день собирали две-три корки. Нередко ребята переходили по пояс в снегу через замерзшие озера. Эти озера виднелись еще издали; точно высокие пуховые белые шапки лежал снег, сметенный ветрами с холмов в низины пойм. Он сверкал ослепительно ярко. Лишь хорошенько присмотревшись, ребята различали снежные бугорки, где укрывались от сурового ночного мороза тетерева.

— Пойдем прямо на них!.. — просил Ваня старшего брата.

Но сторожкие птицы не подпускали их и на сотню шагов. Десятки крупных, откормившихся осенью тетеревов стремительно взлетали из-под снега, оглушительно хлопая крыльями.