ГОРДОН ЛОНСДЕЙЛ - МОЯ ПРОФЕССИЯ — РАЗВЕДЧИК

И так далее.

Почти все вопросы касались интимной жизни кинозвезды. Специалист подсказывал ей весьма ловкие ответы, она их повторяла тоже торопливо, ничего не добавляя от себя. При этом она старалась улыбаться. Чем подробности, о которых ее расспрашивали, были «деликатнее», тем улыбка звезды становилась обворожительнее. Нет, она не собирается дать отставку своему приятелю, он ее вполне устраивает. Против охлаждения продюсера она знает верное средство и в нужный момент пустит его в ход. Леди и джентльмены пусть не беспокоятся, продюсер ее верный и давний друг, и ему нравятся девушки ее склада и темперамента. Кино — это тот же стриптиз, только перед миллионами, эта мысль только что пришла ей в голову и выглядит забавной... Все это смахивало на заранее отрепетированный спектакль. Меня поразили пустота ответов, никчемность вопросов. Наконец, кинозвезда решительно потянулась к рюмке, быстро упилась, и ее, нежно поддерживая под руки, увели.

— Завтра разразится скандал, — шепнул я своему знакомому. — Газеты опишут эту безобразную сцену. Искренне вам сочувствую.

— Не волнуйтесь, — улыбнулся тот. — Для чего же здесь я?

«Специалист по публике» вышел на середину зала, сердечно приветствовал высокоуважаемых гостей гостиницы «Савой», которые, несмотря на чрезвычайную занятость, почтили их скромный вечер своим присутствием.

— А теперь просим к столу, — широким жестом указал он на столы, уже давно привлекавшие внимание гостей гораздо больше, чем кинозвезда.

Приятель познакомил меня с журналисткой, о которой упоминал. Быстрая, решительная девица окинула меня заинтересованным взглядом и спросила:

— Джентльмены, что будем пить? Я лично предпочитаю то, что покрепче.

Девица была дочерью известного промышленника. С пятнадцати лет заботливая мама стала делать дочери рекламу: отправляя дочь в школу, одевала ее в бальные платья. Педагоги не пускали ее в класс. «Война» шла несколько месяцев и не прошла мимо внимания прессы. Фотографии девочки замелькали на первых полосах. Малютке предложили написать «воспоминания», они пришлись по вкусу «среднему» читателю — путь в журналистику был проложен.

— Вы студент? — спросила журналистка, откровенно разглядывая меня.

— Да.

— Очень мило. — Она улыбнулась. — В моей коллекции еще не было студентов.

Мне показалось, что сейчас она ощупает мои бицепсы — столь оценивающим был ее взгляд.

Специалист по «паблик рилэйшенс» жизнерадостно расхохотался:

— А что я говорил, Гордон? Вот и подтверждение. Хватай его на лету...

Я молча улыбнулся — все это казалось весьма забавным.

— Вот моя визитная карточка, — продолжала наседать журналистка.

А дамы и господа от прессы усердно накачивались даровым виски и джином. Вскоре многие из них покидали зал примерно в том же состоянии, что и героиня их будущего интервью.

В утренних газетах я прочитал самое лестное описание творческой встречи с кинонимфой. Эта встреча, по мнению газетчиков, была значительным событием в духовной жизни общества и прошла в самой сердечной обстановке.

— Вся штука в том, — прокомментировал выступления прессы мой новый знакомый, — что на такие встречи ходят лишь третьеразрядные писаки или начинающие репортеры. Для них это возможность даром выпить. Да и написать о нас что-нибудь нелестное они просто не могут — у «Савоя» прекрасная репутация.

— Позвольте, — возразил я, — но ведь многие видели, как пьяные покидали зал. Это не могло не привлечь внимания...

— Да, если бы они вышли через главный подъезд. Но их выводили через черный ход, — покровительственно объяснил мой собеседник.

Это показалось мне любопытным.

Второй подъезд «Савоя», привлекавший его именитых гостей, выходил на Темзу. По вечерам набережная Темзы была безлюдна. Вереницей мчались автомашины, тускло мерцали немногочисленные фонари. Полиция, зная, для чего предназначен черный ход «Савоя», редко сюда заглядывала, чтобы не смущать знаменитых гостей, покидавших гостиницу в не очень респектабельном состоянии. Зато у самого черного хода в отель находилась будка телефона-автомата, которой, как легко было догадаться, пользовались редко. Я сообщил о будке в очередном донесении в Центр, и она стала одним из звеньев в моей цепочке связи. Время от времени я посещал ее, чтобы «позвонить». Опускал монету, неторопливо набирал первый пришедший в голову номер и детально исследовал стены будки.

Пришел день, и я обнаружил в условленном месте обычную канцелярскую кнопку. Она была именно того цвета, какого ей и надлежало быть. Появление кнопки означало, что в тайнике, о котором я знал, находится передача. Я очень обрадовался: линия связи заработала. Предстояло навестить тайник и извлечь присланное.