Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Вслед за Маяковским в разговоре замелькали другие, не менее урвите имена — от Есенина и Мейерхольда до Сталина и Берии.

— Вам Юра, вероятно, рассказывал о нашей совместной службе в доблестном ансамбле НКВД?.. А как вы думаете, молодые люди, почему Гиммлеру не пришло в голову создать ансамбль песни и пляски гестапо?.. Творческого подхода не хватало. А вот Лаврентий Палыч умел подбирать кадры...

— А вас, Николай Робертович, Лаврентий Павлович в лагере подобрал?

— Да нет. В лагере мне, слава Богу, побывать не довелось. Когда взяли, времена еще были не такие страшные. Ссылкой обошелся. Сначала в Енисейске, потом в Томске. Проживал я там, кстати, на улице имени товарища Сталина.

— А за что вас взяли? — не утерпел Высоцкий. — Вы же были Явкой известный драматург, сценарист. «Волгу-Волгу» написали.»

— За стишки, за басни. Сказали: вредные, контрреволюционные. Сталин сильно сердился, хулиганскими называл.

— Теперь не пишете?

— Нет. Остановился, когда написал про Эзопа. Прочесть?.. Пожалуйста:

— Так вы и мне, Николай Робертович, советуете не «хулиганить»?

— Да нет, просто учитесь работать с «ними», Володя.

— А как?

— Коля, расскажите молодым людям, как мы сдавали «Смелые люди», — предложил Вольпин.

— Да, это классика. На худсовете раздолбали наш фильм подчистую, а правили бал там ребята из ЦК А я, когда нервничаю, начинаю острить без удержу. Ну, им это, конечно, не понравилось: «Вы еще шутить смеете? Что вы себе позволяете?» и так далее. Тогда я встаю и говорю: «Я думал, что пришел на худсовет, а это совсем другое учреждение». И Вольпина прошу: «Михаил Давыдовыч, я заикаюсь, будьте любезны, пошлите их всех на х..!» И ушел. Мертвая тишина, пауза, как у Гоголя в «Ревизоре»...

— А вы, Михаил Давыдович?

— А что я?.. Они ко мне: «Что скажете?». Я скромно пожал плечами: «Повторить не могу, а больше сказать мне нечего». И тоже ушел.

— И чем же все закончилось?

— Прекрасно! Дали Сталинскую премию... Иосифу Виссарионовичу картина очень понравилась.

Любимов позже в деталях расспрашивал о встрече у Эрдмана. Смеялся, кивал. Мимоходом вспомнил, что после того как Есенин назвал Николая Робертовича главной надеждой литературы, тот стал всем представляться: «Здравствуйте, я — надежда русской литературы». — «А что вы написали?» — «Ничего не написал, поэтому и надежда. Вот если б написал, то уже никакой надежды бы не было». Но это так, к слову. Просто сейчас постоянно Есенин в голове. Завтра репетиция...

В театре Любимов сделал Эрдмана «устыжающей инстанцией», высоко ценя его мнение, вкус, тонкость замечаний. Общение с ним, признавали актеры, прочищало мозги, в его присутствии все боялись сморозить глупую банальность.

К середине марта 1967 года спектакль «Послушайте» был готов к показу. Поднаторевший к тому времени в чиновничьих играх, Любимов взялся, как он выражался, «швейковать», то бишь косить под дурачка, изображать невинную простоту. На обсуждение, которое проводило Московское управление культуры, по его приглашению «просочились» совершенно посторонние лица. Но с какими именами — Виктор Шкловский, Лев Кассиль, Семен Кирсанов, живые классики!..

Несостоявшийся артист, прикрывший свою творческую импотенцию дипломом Высшей партшколы, некто Шкодин, зачитал перечень претензий и указаний, путая ударения, рифмы и даты. Его коллега, дама из Министерства культуры, агрессивно высказала свои замечания. Да так, что поэт Семен Кирсанов всплеснул руками и воскликнул, обернувшись к Шкловскому: «Витя! А мы в Союзе писателей держали наших чиновников за головорезов! Да они же ангелы в сравнении с этими!»

Несмотря на осаду, Любимов спуску ни себе, ни актерам не давал: нельзя терять форму, расслабляться, — перегорите. Отмахивался от доброхотов из управления культуры: «Вы еще два месяца «помогайте», и спектакль сам собой умрет!» Буквально за ночь перекроили второй акт. На репетицию, господа артисты!

А театр, предчувствуя очередные наскоки на «Маяковского», подтягивал свежие силы. Андрей Вознесенский на очередном обсуждении не выдержал: «Да как вы смеете судить поэзию и художников-мастеров! Поэт — певчая птица, а вы... Ведь соловей не поет на морозе!»

— Что вы такое сказали?! — побагровело начальство.

— Это не я, это Маркс, — кротко пояснил поэт.

Один из пяти «Маяковских» по фамилии Высоцкий очень серьезно говорил тогда,- «Я хотел бы выступления, которые были с обеих сторон, прочитать в газете, чтобы вышел спектакль, и я читал бы критическую статью о нем. Я хотел бы прочитать в статье, что возникает тема одиночества. Почему об этом говорят перед выпуском спектакля?.. Сейчас речь идет о том, чтобы спектакль начали играть, потому что мы год жизни отдали на него. Я так же волнуюсь, как и все. Мы можем растерять все». Срывается темпераментная Зинаида Славина: «Поверьте нам!.. Мы ведь тоже люди! Мы тоже люди, мы уже заикаемся, когда выходим на сцену..» Любимов тут же возмутился и одернул: