Ю. Сушко - Владимир Высоцкий. По-над пропастью

Это сегодня с улыбкой, как курьез, воспринимаются воспоминания о публичном «судилище», которое пытались затеять над Высоцким некоторые члены труппы: «Вот Владимир Семенович очень зазнался и... не здоровается со мной! И, вообще, ни с кем не здоровается». Высоцкий, рассказывали, страшно расстроился, кинулся к капельдинерше- «Тетя Клава, я с вами не здороваюсь? Я зазнался?» Слава богу, та успокоила: «Да нет, ты хороший, ты со всеми здороваешься. Ты вежливый. Это они плохие! Они ни с кем, и со мной не здороваются».

Наиболее преданные пытались его защитить. Зинаида Славина объясняла: «Когда он один выверял текст, мог не замечать никого. Те обижались, а он просто в тот момент видел только строки. Мимо меня раз прошел с текстом, говорю: «Володенька. Мы с тобой не поздоровались, ты что, сердишься на меня?» — «Нет, — говорит, — я был в себе...» Даже робкая Офелия — Наталья Сайко осмелилась подавать свой голос в его защиту: «Не зазнавался он.„ Настолько был погружен в свои мысли, в свои дела, в свои проблемы... Иногда он прилетал на спектакль впритык.. И тут же врубался в работу. У него не было такого — настроиться, войти в роль. Целый день он был настроен на творчество». Бориса Хмельницкого, видимо, не зря называли в театре Бэмби. Он старался примирить и чистых, и нечистых: «Володю обожали, любили. Но смешно говорить, что все должны были его любить. Это глупо. Так не может быть. И Пушкина не все любили».

Что оставалось Юрию Петровичу Любимову? Только разводить руками: «Ну, я же не могу отвечать за всех. Актеры — как дети... Да, многие из колегг.. его терпеть не могли — конкурент. Но это ведь артисты, они что хотите изобразят. Будут так рыдать и вроде бы настоящими слезами...»

А сам герой злился и не понимал: «За что? Ну что я им такого сделал?! Что я, луну с неба украл? Что «мерседес» у меня, что ли?!»

Юрий Федорович Карякин, не чувствуя себя в театре посторонним человеком, понимал, что с его «Преступлением и наказанием» на Таганке происходит что-то неладное. Он предложил Высоцкому сходить в «Современник»: «Там у меня шел спектакль по Достоевскому... Совершенно фантастически играл Раскольникова Костя Райкин. Высоцкий приехал Мы посмотрели спектакль, поехали к нему. И тут как раз он сказал, что хочет уходить из театра. Я перед ним чуть на колени не встал, умоляя: «Останься и сделай Свидригайлова». Так бывает нечасто, но никого другого в этой роли тогда я просто представить себе не мог. Мне повезло: у него было одно спасительное для меня качество — соревнование с самим собой, азарт. Не знаю, кто или что тому виной, но, в конце концов, этот азарт сработал и здесь. У Володи возникла потребность даже не то чтоб сыграть... понять, раскусить еще и этот орешек».

И Высоцкий начал очень быстро входить в спектакль. «Было всего три-четыре репетиции, — рассказывал «хроникер» Достоевского, — в которых у него, правда, совсем ничего не получалось. Там ведь вся идея спектакля заключена в том, что в своей дуэли Раскольников и Свидригайлов должны быть вопиюще неравноправными... Ну, что делать льву с котенком? А вначале Саша Трофимов, игравший Раскольникова, настолько вошел в роль, что просто забивал Володю. Мы сидели в темном зале, я что-то вякал о философском смысле дуэли., а у них ничего не получалось. И вдруг Любимов вскочил со своего кресла и разъяренно закричал на Высоцкого: «Да не слушай ты этого Карякина с этой его там философией! Ты представь себе, что это не Раскольников — мерзавец из Министерства культуры не пускает тебя в Париж!» Я настолько... обалдел от такого гениального кощунства, что замолк. Но в предчувствии чего-то. И вот тут произошло... «Сейчас, — сказал он, — сейчас-сейчас, Юрий Петрович» Походил-по- ходил. И вдруг началось... Структура спектакля была схожа с планетарной системой, в центре которой помещается Раскольников, а вокруг него уже вращалось все остальное. Что бы ни происходило на сцене — все шло с оглядкой на него. А тут вдруг у нас на глазах началось крушение прежнего миропорядка, и все закрутилось вокруг Володи. Произошел слом планетарной системы, и минуту-две все, как завороженные, смотрели на это, потом Саша — могучий Саша, лев! — почти детским голосом промяукал: «Я так не могу, Юрий Петрович...» И мы хором все завопили: «Да так и надо!»

Видимо, именно тогда спектаклю и решено было вернуть классическое название «Преступление и наказание». Во всяком случае, вначале он именовался «Родион Романович Раскольников».