Юрий Герт - Семейный архив

В наше время, когда многих манят остросюжетные детективы или описания сексуальных приключений, эта книга вряд ли привлечет внимание широкого читателя...

Дело в том, что в ней рассказана история весьма обыкновенной еврейской семьи — начиная от преддверия XX века и до его конца. Эта книга — не выдумка, не беллетристика, не фантазия автора. Это, по сути, документ, состоящий из воспоминаний, писем, протоколов, дневников, газетной информации, биографических данных.

Революция, тридцать седьмой, Отечественная война, «оттепель», застойные годы , «перестройка», эмиграция ... Но когда «Семейный архив» был уже закончен, появилась книга Александра Солженицына «Двести лет вместе». К сожалению, известный русский писатель видит в евреях преимущественно жуликоватых дельцов, плутов, торгашей, шинкарей, спаивающих русский народ, банкиров, «членовредителей», увиливающих от армейской службы, а также владельцев огромных, нажитых нечестным трудом состояний...

Я не согласен с этой тенденцией. В «Семейном архиве» речь идет о еврейской семье, о шести ее поколениях. В ней не было, как и в большинстве еврейских семей, ни жуликов, ни шинкарей, ни торговцев, ни богачей-банкиров... Те, кто составлял эту семью, честно работали, а когда надо — жертвовали собой, даже жизнью — ради страны, которую считали своей... Обычные судьбы, обычная жизнь, обычные радости и печали ...

Мне хотелось бы сердечно поблагодарить спонсоров этой книги. Прежде всего Софию и Марка Авербух, наградивших меня грантом в честь светлой памяти Анны Хавинсон — за предшествующую мою книгу «Лазарь и Вера», а также спонсоров — моих друзей: супругов Веру Юдовину и Александра Богорада, Анну и Моисея Шнейдер, Виктора Снитковского, Ирину Бронзову — без их участия не было бы возможным издание этой книги.

О моих предках известно мне крайне мало. Со слов моей бабушки Рахили я знаю, что ее отец, мой прадед Абрам Сокольский был кантонистом, затем николаевским солдатом, отслужил 25 лет, участвовал в обороне Севастополя, за что получил в награду медаль, в детстве я играл ею, она была большая, с мою тогдашнюю ладонь. Там же, под Севастополем, он познакомился с маркитанткой, впоследствии ставшей его женой. У них была большая семья, шестнадцать детей, из которых половина выжила, другая умерла, не выйдя из младенческого возраста.

Дядя Боря (на самом деле — мой двоюродный дедушка) был самым младшим шестнадцатым. В 1957 году, демобилизовавшись из армии, и приехал в Астрахань и застал его разбитым параличом. Астрахань была местом, где за чертой оседлости — разрешалось жить отслужившим смой срок николаевским солдатам, их детям и всему их потомству. Дядя Боря и три его сестры Рахиль, Муся и Гися — прожили здесь всю свою жить.

Чтобы как то скрасить существование больного, я стал приходите к нему, присаживаться упостели и записывать его долгий, медленный рассказ о давнем прошлом. Правая сторона его тела была неподвижна, левая чуть чуть могла шевелишься, рот был перекошен, однако, хотя и не очень четко, он проговаривал слова, целые фразы. И постепенно речь его становилась все яснее, ход мыслей убыстрялся, он уже с нетерпением ждал моего прихода...

В те годы, впоследствии названные «оттепелью», много писали о революции, «старых большевиках», еще живых, чудом уцелевших в годы сталинских репрессий. Втайне я думал подготовить такой материал для местной газеты, полагая, что она ухватится за него с радостью и это как-то поддержит дядю Борю, укрепит его дух. Однако чем дальше, тем больше я убеждался, что ошибся. Дядя Боря, вопреки моим предположениям, оказался вовсе не «старым большевиком», а меньшевиком. Типичным, рядовым меньшевиком, вначале, как говорится, «с головой ушедшим в революцию», но затем понявшим справедливость слов Плеханова: «Большевики считают, что достаточно раскрыть зонтик, чтобы пошел дождь...»