Питер Браун - Любовь, которую ты отдаешь

В комнате наверху четверка, пойманная в капкан, решила во что бы то ни стало не допустить этого. По личному опыту они знали, что такая скандальная история будет передана по телеграфу мгновенно, и разработали хитроумный план побега.

Через два часа Джон и Джордж предстали перед журналистами. Их засыпали вопросами о двух женщинах, которые были с ними. Был ли Джон с Синтией? А как зовут подружку Джорджа? Джордж и Джон упрямо повторяли, что никаких девушек не было. Под проливным дождем они бросились к ожидавшему их автомобилю, чтобы поехать в аэропорт, надеясь, что газетчики–ищейки последуют за ними. Но вопреки ожиданиям, почти все журналисты остались в гостинице, уверенные в том, что девушки в номере наверху.

Синтия и Патти, переодевшись в форменные платья горничных с белыми накрахмаленными фартуками и в чепчики, которыми так гордилась администрация отеля «Дромолэнд», покатили огромную корзину с грязным бельем и выгрузили его в прачечной. Они залезли в пустые корзины, и их закатили на платформу под бдительными взорами репортеров. Шофер, которого наняли Джон и Джордж, преисполненный важностью своей миссии, рванул с места и немедленно скрылся. У девушек не было никакой возможности вылезти из корзин до тех пор, пока грузовик не достиг аэропорта, всю дорогу они ворочались и взывали о помощи. «Синтия, мы задохнемся! Мы здесь умрем! Кричи, Синтия, кричи!» В аэропорту ребята извлекли из корзин девушек, чье счастье было омрачено запахом грязного белья, которым они пропитались.

Молодежь летела назад в самолете, довольная тем, что удалось перехитрить ирландских репортеров, но в Хитроу их уже караулила новая толпа журналистов. На следующий день фотографии Патти и Джорджа появились во всех газетах на первых страницах, и их связь стала достоянием гласности.

Слава «Битлз» прочно закрепилась, и они стали единственной в мире темой, которая всех интересовала. Первую концентрированную дозу славы, полученную в Лондоне, было довольно затруднительно переварить. Трудность заключалась не в том, чтобы привыкнуть к лимузинам или роскошным обедам в «Ад Либ», а в постоянном присутствии журналистов, фоторепортеров и подхалимов, которые цеплялись к каждому слову, анализировали каждую мелочь, каждый жест и ежедневно обсасывали все это в газетах.

Джон чувствовал себя особенно неуютно под бременем славы. Если Пол и Джордж были в восторге, а Ринго испытывал лишь радостное смятение, Джон ощущал себя так, словно его предали. Подумать только — он, бунтарь и безбожник, превратился в икону. За Джоном благодаря остроумию и умению непринужденно вести беседу во время пресс–конференций и интервью закрепилась слава большого интеллектуала. Дурь и жеребячий юмор подростка интерпретировались как ум и ему стало труднее оскорблять незнакомых людей, поскольку шутки воспринимались как блестящие.

В марте в Англии вышло тоненькое издание его прибауток под названием «Джон Леннон пишет сам». Это были те же самые грубые шутки и присказки, за которые eму здорово доставалось в школе и которые теперь составили книгу, «ставшую бестселлером». В приложении к «Литературному обозрению» писали, что книга достойна внимания каждого, кто опасается, что английский язык беднеет. Книга произвела такую сенсацию, что Джона пригласили на литературный ланч Фойлза [4] «Фойлз» — крупнейший книжный магазин Лондона: назван по имени первого владельца. по случаю четырехсотлетнего юбилея Шекспира.

Торжество проходило в «Ад Либ». Замышлявшееся как маленькая вечеринка, оно вылилось в продолжительную пьянку и закончилось лишь в пять часов утра. Джон и Синтия спали всего несколько часов и были такими измученными и сонными на обеде в отеле Дорнестер по случаю награждения книги специальным призом, что едва держали головы. Когда репортер поднес микрофон к лицу Джона и спросил: «Вы сознательно используете отоматопею [5] Фонетический прием, основанный на созвучиях. ?», Джон открыл глаза и взглянул на него сквозь темные стекла очков: «Авто…пью? Не понимаю, о чем ты толкуешь, сынок».

После скомканного ланча, во время которого Синтия наблюдала, как Джон размачивает свое похмелье белым вином, его попросили произнести речь. Почти такой же пьяный, как прошлой ночью, Джон добрался до микрофона и пробормотал: «Спасибо большое. Очень приятно», и направился обратно.

В комнате стояла напряженная тишина. «Что он сказал?» — наконец спросил кто–то громко. Другой гость предположил: «Он сказал: «У вас счастливые лица». Новая острота Леннона передавалась от стола к столу как вершина остроумия, через несколько секунд комната взорвалась аплодисментами, все восторгались изысканным блеском юмора Джона. И вновь король оказался голым, но не простудился.