Евгений Березняк - Пароль «Dum spiro…»

Малик шагнул нам навстречу, приветливо, хоть и не без недоумения, рассматривая неожиданных гостей.

Узнает — не узнает?

Нет, не узнал.

— День добрый, пан…

— День добрый, — с достоинством ответил Малик.

Хотел броситься к старику, обнять, но…

— Чи ма, пан, для спшедання сливки?

Станислав в ответ только покачал головой: дескать, приезжий пан шутит, какие могут быть сливы в июле? Но, видно, все вспомнил: сентябрьское утро сорок четвертого, года, наш пароль. И ответил, как отвечал тогда мне, Груше, Грозе:

— Я сливок не мам, мам ябки.

Мы трижды по-солдатски расцеловались. На наши голоса из дому выбежал сын Малика — Генрик. Почти мой ровесник. В годы войны — правая рука отца. Это Генрик после нашего провала в Санке принес мне в лес Скомских одежду, продукты, курево.

— Что ж вы нас не предупредили? Знай, что приедет капитан Михайлов да еще с семьей, мы бы и свадьбу перенесли.

Так вот почему праздничные флажки, длинные столы под столетним орехом. Накануне здесь три дня подряд кипело веселье: Генрик выдавал замуж свою дочь. Наше невольное опоздание, впрочем, ничуть не помешало повторению пройденного.

За столом хозяин явочной квартиры группы «Голос» вспомнил такие детали нашей встречи, которые в моей памяти как-то стерлись.

— Я, только увидел вас, сразу догадался, что к чему: мы с Ольгой Совецкой больше недели ждали капитана Михайлова. Но вида не подал.

…Малик — старый коммунист, антифашист. Он так и говорит: вступил в партию, когда Гитлер пришел к власти. Жду пароля. В нашем деле, сами знаете, поспешишь — беды не оберешься. Без выдержки нельзя.

Мы тепло попрощались с Маликами, пожелали молодым счастливого семейного плавания, спели «Сто лят» и «Чтоб в год по ребенку прибавлялось».

Магистраль словно ввинчивается в небо. Теперь мы снова едем дорогами войны…

Чернихув. Тут мы встретились с хозяйкой явочной квартиры 70-летней Стахой Очкось. Она узнала меня. Мы сфотографировались у «студня» — колодца, где была подпольная «пожарная» квартира. В студне хранилось оружие, там не раз находили убежище польские и советские партизаны. По соседству Станислав Очкось, племянник Стахи, строит новый дом. Хозяева попросили меня вложить кирпич в лицевую стену. Кирпич подобрали белый, чтобы выделялся.

— Теперь у тебя, капитан Михайлов, — говорит пани Очкось, — пожизненное право на одну из комнат в этом доме.

Дороги войны…

В каждом селении, в каждом местечке, на площадях городов они отмечены обелисками, живыми цветами у могил советских и польских воинов. В братских могилах — поляки и русские, украинцы, казахи, грузины. Пожалуй, не найти такого народа в нашей стране, чьи сыновья и дочери не боролись бы за свободу Польши. За то, чтобы навсегда утвердилась на древней славянской земле новая народная власть.

Тысячи советских солдат остались здесь навеки. С барабанным боем маршируют мимо дорогих каждому поляку могил отряды харцеров. Сюда в праздники и в будни идут и молодые рабочие и ветераны войны. Но чаще других к могилам приходят матери. С веткой сирени, со светильником, свечой. Мы не раз встречали их у братских могил: простых деревенских женщин со скорбными, строгими лицами.

Все круче дорога… Козлувка, Тшебуня, Явоже. То тут, то там домики гуралей, напоминающие пастушьи шапки.

Куда девались курные избы, нищета и бедность гуралей — все, что так бросалось в глаза в сорок четвертом? Горные селения обновились, помолодели. Добротные рубленые дома, искусно разукрашенные резьбой, приветливо глядят на мир широкими, светлыми окнами.

Такой мы увидели и Завадку, сожженную, расстрелянную карателями в январе сорок пятого и воскресшую из пепла. Маленькую горную деревушку, удостоенную высшей награды республики — ордена Грюнвальда, знает теперь вся Польша.

В тот же день у нас была еще одна, пожалуй, самая волнующая за всю поездку, встреча.

Мы не смогли подъехать к домику на опушке леса в двух километрах от села Санка. По-прежнему туда нет дороги. И немцы в тот злополучный день 16 сентября 1944 года не могли подъехать машиной к Врублям. Они подошли с трех сторон: от сел Санка, Рыбна и Морги.

Стефу и Рузю мы не застали дома. Они были в поле. Младшая дочь Рузи помчалась за мамой и теткой, и те, запыхавшись, смеясь и плача, прибежали домой. И снова объятия, поцелуи. Сестры предложили отметить встречу в лесу. На знакомой поляне, где меня когда-то поджидал Юзеф Скомский, мы разожгли костер. Земняки, испеченные в золе, получились на славу — хрустящие, с золотистой корочкой, точь-в-точь как это делал наш Татусь — Михал Врубель.