Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

Чаушеску, выслушав это, почувствовал уязвимость своей позиции. Он сказал, что много читал об этом периоде, знал о репрессиях, но не думал, что они носили столь массовый характер. Лично он не является защитником Сталина, но «насилие и жертвы неизбежны в любой революции». К этому, пожалуй, и сводилась его личная философия, позволявшая оправдать собственную жизнь и собственный режим. И всего через год с небольшим она аукнулась страшным приговором самому Чаушеску.

Едва ли не впервые Чаушеску заговорил тогда в Москве о «революционной солидарности» между нашими партиями и народами, призвал «найти время для углубленного анализа актуальных проблем социалистического строительства», стал настаивать на созыве Рабочей встречи руководителей партий соцстран не позже октября 1989 года.

— Конечно, — говорил он, — выводы, к которым она придет, не будут носить обязательного характера, но, если их примут все, это будет очень важно. Каждая партия сможет их использовать так, как сочтет нужным. В этом случае совещание сыграет благотворную роль. Надо сейчас сотрудничать как можно сплоченнее, вместе преодолевать трудности, чтобы успешнее двигаться вперед. Действуя в духе солидарности, мы сумеем утвердить мощь социализма в наших странах и во всем мире.

Все эти непривычные в его устах призывы к сплочению звучали странно, словно кто-то его подменил, словно перед нами был совершенно не тот человек, который так долго был просто несносен для партнеров из-за постоянных поучений, бесконечного повторения заклинаний о независимости, суверенитете и невмешательстве. И я понял, что за этим внезапным всплеском стоял панический страх перед переменами в соцстранах, попытка задержать их. Может быть, даже предчувствие того, что Румынии не остаться в стороне от новых веяний, а значит, приходит конец его самовластию.

Меня нередко спрашивали и в те годы, и в последнее время: почему СССР не вмешался в румынскую драму, не содействовал уходу диктатора?

Повторяю еще раз: не вмешивались, потому что это противоречило принципам новой нашей политики. Вмешательство, которое предпринималось ранее, в конечном счете оборачивалось ущербом или даже пирровой победой для нас самих — это уроки Венгрии 1956 года, Чехословакии 1968 года, Афганистана 1979 года. Ни в одном случае советское руководство не пошло на нарушение провозглашенных в 1985 году принципов отношений с нашими союзниками и соседями. Руководствуясь ими, не пошли мы и на то, чтобы подключиться к оппозиции против Чаушеску, которая поднимала голову в Румынии. Сигналы о формировании в румынском обществе критической массы неприятия режима были.

В конце ноября 1989 года состоялся XIV съезд РКП. Он был назван «съездом великих побед, торжества социализма, полного проявления независимости и суверенитета Румынии». Делегацию КПСС возглавлял Воротников. Рассказывая на Политбюро о своих впечатлениях, он не мог сдержать изумления тем, что пришлось увидеть и услышать в Бухаресте:

— Я будто оказался в далеком прошлом, попал в какой-то совершенно иной, странный мир. Все вращается вокруг одного человека. Никакой мысли, одни заклинания и славословие. Сорок три раза зал вставал во время речи Чаушеску, ревели здравицы и гремели аплодисменты. — В том, что рассказывал Виталий Иванович, для меня не было ничего принципиально нового. Ново было то, как реагировал на все увиденное в Бухаресте сам Воротников. Это радовало.

Последний раз я видел Чаушеску 4 декабря 1989 года в Москве. В Доме приемов на Ленинских горах по моему предложению собрались руководители государств — участников Варшавского Договора. Я подробно информировал их о своих переговорах с президентом США Дж. Бушем, состоявшихся на Мальте 2–3 декабря. Партнеры позитивно восприняли мое сообщение, высказались за коренную трансформацию ОВД, превращение ее из военно-политического союза в преимущественно политический союз.

Состав участников московской встречи отражал бурные перемены, проходившие в Восточной Европе. Среди прибывших было немало новых лиц. Это и Петр Младенов, ставший к тому времени Председателем Государственного Совета Болгарии, и Ханс Модров — Председатель Совета Министров ГДР, и Миклош Немет — Председатель Совета Министров Венгрии, и Тадеуш Мазовецкий — Председатель Совета Министров Польши, и Ладислав Адамец — Председатель Правительства Чехословакии.

Сразу после окончания встречи я беседовал с Чаушеску. Он производил несколько странное впечатление: блеск в глазах, состояние некоей одержимости и вместе с тем какая-то заторможенность реакции. Его пугал ход событий, он интересовался моим мнением на этот счет.