Михаил Горбачев - Жизнь и реформы

— Ну что, собрались? Пора начинать.

Юрий Владимирович первым вошел в зал заседаний и сразу же сел на председательское место. Что касается Черненко, то, увидев это, он как-то сразу сник и рухнул в кресло, стоявшее через стол напротив меня, буквально провалился в него. Так у нас на глазах произошел «внутренний переворот», чем-то напоминавший сцену из «Ревизора».

Этот Секретариат Андропов провел решительно и уверенно — в своем стиле, весьма отличном от занудной манеры, которая была свойственна Черненко и превращала все заседания в некое подобие киселя.

Вечером я позвонил Андропову:

— Поздравляю, кажется, произошло важное событие. То-то, я гляжу, вы перед Секретариатом были напряжены и замкнуты наглухо.

— Спасибо, Михаил, — ответил Андропов. — Было от чего волноваться. Звонил Леонид Ильич и спрашивал: «Для чего я тебя брал из КГБ и переводил в аппарат ЦК? Чтобы ты присутствовал при сем? Я брал тебя для того, чтобы ты руководил Секретариатом и курировал кадры. Почему ты этого не делаешь?..» Вот после этого я и решился.

Зная состояние генсека в тот момент, особенно его волевые качества и нежелание ссориться с Черненко, я уверен, что сам он на такой звонок был неспособен. Видимо, как это бывало не раз, кто-то стоял рядом и, как говорится, «нажимал». Таким человеком мог быть только Устинов. Если учесть его влияние на Брежнева, его способность действовать напрямую, без всякой дипломатии, а также его давнюю дружбу с Андроповым, то можно утверждать это с достаточной уверенностью. Замечу, что ни Юрий Владимирович, ни Дмитрий Федорович в беседах со мной этого эпизода не упоминали.

Вот так и сложилась новая «стабильность». Теперь уже довольно часто обсуждения носили не формальный, а сугубо деловой характер. Появились замечания в адрес отделов по качеству подготовки тех или иных вопросов. Принимавшиеся постановления приобретали более конкретное содержание. Главное — утверждалась требовательность и жесткость. Ну а по части персональной ответственности Юрий Владимирович нагонял порой такого страха, что при всей вине тех, на кого обрушивался его гнев, их нередко становилось по-человечески просто жалко.

У меня родилось ощущение, что в нем произошли перемены, которых я не замечал прежде. Возможно, тут сыграло свою роль то обстоятельство, что с обострением болезни Брежнева и усилением интриг в его окружении создалась ситуация, которая угрожала полным безвластием. Видимо, Андропов решил предпринять некоторые шаги, которые повысили бы авторитет центральной власти, показали всем, что, несмотря на немощь генсека, рычаги управления находятся в твердых руках и никаких случайностей не произойдет. И прежде всего это надо было показать самим членам Политбюро.

В том же контексте я рассматриваю неожиданное поручение Андропова в летний период 1982 года, когда «на хозяйстве» в ЦК остались он и я, а в Министерстве обороны Устинов, разобраться, почему в разгар сезона в Москве нет фруктов и овощей. Была создана «пожарная команда» по снабжению столицы, но она столкнулась с решительным отказом торговых организаций Москвы брать продукцию под предлогом отсутствия торговой сети для ее реализации. Тут уж я сам надавил на столичные власти, чтобы понудить их заняться практическими делами.

Вечером того же дня последовала реакция Гришина:

— Нельзя же до такой степени не доверять городскому комитету партии, чтобы вопрос об огурцах решался в Политбюро, да еще через мою голову. Я решительно заявляю, что мне это не нравится!

Я прервал его:

— Послушайте, Виктор Васильевич, мне кажется, вы не ту тональность взяли. Чисто практический вопрос ставите в плоскость политического доверия. А речь идет о том, что лето в разгаре, в Москве — ни овощей, ни фруктов. Между тем продукция есть. Поэтому давайте говорить о том, как решить этот вопрос. А мне поручено держать его под контролем.

К слову, о Гришине. Будучи ординарной личностью, он имел весьма завышенные представления о себе и своих возможностях. К тому же, как многие люди такого рода, при общении с «нижестоящими» напускал на себя столь значительный, «вождистский» вид, что решение с ним каких-то вопросов превращалось в сущую муку. Никаких критических суждений и замечаний не принимал, единственное исключение — генсек. Но и тогда ворчал, что кто-то неправильно информирует Генерального, чьи-то козни.

В «огуречной истории» он перечить не стал, сориентировался быстро. В городе вскоре появилось несколько тысяч овощных палаток, лотков, и вопрос был решен. По московским коридорам пошел шепоток: Андропов берется всерьез за наведение порядка.