Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)

Парадная дверь была заперта. Они пошли с черного хода, где их услыхала и отперла им на беду сама Софья Андреевна. Она встретила их словами:

— Зачем вы прилетели, сумасшедшие?

Произошла сцена, о которой бедная Мария Александровна не может вспомнить без ужаса. Она говорит, что в жизни своей не видала ничего подобного: Софья Андреевна совершенно вне себя кричала, что вышвырнет их из дому, чтобы Варвара Михайловна ни минуты не оставалась у нее в доме, и т. п.

Александра Львовна и Варвара Михайловна, обе вообще несдержанные, наговорили много лишнего. То, что они говорили, по существу было справедливо, но от раздражения форма была очень резка, так что Мария Александровна не переставала ужасаться на все, ими сказанное.

Софья Андреевна кричала и на Марию Александровну, говоря ей:

— Какое право имеют чужие люди мешаться в мою жизнь?!

Мария Александровна была в полном отчаянии.

Александра Львовна зашла к отцу и сказала ему, что решила уехать в Телятенки. Л. Н. не возразил ей на это ничего, а, наоборот, одобрил ее решение.

Наутро, когда Софья Андреевна встала — а встает она теперь довольно рано, — их уже не было.

Теперь Александра Львовна ежедневно приезжает утром в Ясную и остается до завтрака.

Софья Андреевна после их отъезда стала гораздо спокойнее и, видимо, очень смущена всем происшедшим.

Приехав в Ясную, я застал внизу Душана Петровича и Булгакова, опять живущего в Ясной, по случаю отъезда Александры Львовны. Он, смеясь, сказал мне, что его переселение в Ясную всегда служит признаком того, что что- то случилось.

Поговорив с ними и умывшись, я поднялся наверх. Л. Н. ушел гулять еще до моего приезда. Мы пили чай с Булгаковым. Вскоре пришла Софья Андреевна. Она стала рассказывать мне события последних дней (она опять ко мне лучше расположена, что я почувствовал еще на станции, увидав высланную за мною пролетку парой — признак особого благоволения). Против обыкновения последнего времени, Софья Андреевна в своем рассказе держалась сравнительно в рамках действительности. Она говорит только, что стреляла в отсутствие Л.H., умалчивая о том, что во второй раз она стреляла при нем.

Видимо, отъезд Александры Львовны очень ее беспокоит, и ей хотелось бы взять это как‑нибудь назад.

Среди нашего разговора вернулся с прогулки Л. Н. Он обрадовался, увидав меня, и сказал:

— Вы меня пугали, что долго не приедете, а вот как хорошо, что приехали.

Л. Н. расспросил меня о том, как я живу, и скоро ушел к себе в комнату.

Поговорив еще с Софьей Андреевной, я пошел в канцелярию, взял копии последних писем Л. Н. и стал читать.

Вскоре внизу раздался голос Александры Львовны, звавшей Алексея, чтобы он отвел ее лошадь на конюшню. Я встал и пошел ей навстречу.

Софья Андреевна, увидав меня (она пила в столовой кофе), быстро вскочила, задержала меня на площадке и, отведя в сторону, со слезами стала просить повлиять на Александру Львовну и посодействовать ее возвращению в Ясную.

Мне искренно было ее жаль; а так как я и сам думаю, что лучше бы Александре Львовне вернуться, то я и сказал Софье Андреевне, что скажу Александре Львовне откровенно все, что думаю, не говоря, впрочем, что я под этим подразумеваю.

Александра Львовна рассказала мне подробности своего отъезда. В Телятенках ей уютно, но, разумеется, душевное ее состояние нелегкое. Она говорит, что Л. Н. сказал ей, что хорошо, что она уехала, что он «эгоистически» рад этому. На вопрос ее о том, что это значит, он сказал:

— Ближе к развязке.

Вчера он ей сказал:

— Держись, держись…

Тем не менее я чувствую, что все это очень ему тяжело. И мне кажется, что хотя он и не говорит этого, но в глубине души ему больно, что любовь к нему не оказалась… сильнее всех обид…

В отношении к Софье Андреевне Л. Н. стал более тверд и очень спокоен. Он все больше молчит. Да и вообще он мало, очень мало говорит. Когда при нем начинаешь о чем‑нибудь говорить или рассказывать ему что‑нибудь, даже интересное, из текущих событий, чувствуешь, что это идет мимо него, что он только из деликатной учтивости старается слушать и иногда расспрашивает, а на самом деле он далек от этого. Это его настроение напоминает мне так удивительно описанное им предсмертное состояние князя Андрея в «Войне и мире».

Александра Львовна перед завтраком уехала в Телятенки. Л. Н. при ней выходил. Я сказал ему, что еду к Чертковым, а он собирался ехать верхом и сказал, что поедет с Булгаковым. Погода была плохая: с утра сеял мелкий осенний дождь, но он все‑таки хотел поехать. К концу завтрака Л. Н. вышел и завтракал вместе с нами.