Евгений Носов - Во субботу, день ненастный

- Иди лопай, лядущий,- заговорила с ним хозяйка.- Вынашивается, скачет...

Послышалось торопливое чавканье и похрюкивание.

- Покопай, покопай мне. А тo в закутку запру, дак тади не больно будешь привередничать, все подберешь на холоди.

В окно смотреть наскучило, и я прошелся по горнице, разглядывая картинки и фотографии. В большой раме, узорчато выпиленной из фанеры, да еще и подпаленной какими-то зигзагами, висело стекло, с обратной стороны которого по синему фону цветной фольгой были выложены три женские фигуры с наивными кукольными и в то же время порочными физиономиями. Под ними золотилась надпись: "Вера, Надежда, Любовь". У "Надежды", восседавшей в центре, были огненные кудри и синие глаза с лучеподобными ресницами. У "Веры" и "Любови" - смоляные косы, переброшенные на грудь, и черные жгучие очи, но почему-то без ресниц. Произведение это было еще ново и, должно быть покупалось, как и оклеивалась свежими обоями сама горница, к Витькиному возвращению. Мне представлялось, как в радостном удивлении остановилась покупательница перед базарным китайцем, выставившим на прилавке пеструю и броскую мишуру, и как не могла отойти, стояла, смотрела и все-таки взяла. А потом везла домой, в автобусе, тихо радуясь и ревностно оберегая свою покупку, чтоб не раздавили в автобусной толчее. Был в этой покупке и свой особый резон, поскольку, кроме праздничной яркости, коей всегда недостает в крестьянском дому, несла она во вдовье жилище еще и нечто символическое, долженствовавшее провозгласить извечные чаяния: чтобы в доме обрелись и Вера во что-то, и Надежда на что-то, и Любовь, без чего жить человеку немыслимо.

- У нас кто картошку в Донбас свез - все с крышами железными,- между тем говорила она, возясь с поросенком.- А так, где ж его возьмешь, железо-то...

- Да, с железом трудновато,- отозвался я.

На комоде были разложены явно Витькины вещи. На подставке, изогнутой буквой "С", возвышалась черная пластмассовая подводная лодка, грозная своим стремительным видом даже в миниатюре. Небрежно валялись белые офицерские перчатки, которые самому Витьке в его звании не полагались. Рядом стояла голубая "Спидола" и граненый флакон с оранжевой грушей пульверизатора. Из-за решетки "Спидолы" торчала фотокарточка, ажурно обрезанная по краям: хорошенький смеющийся чертенок-девчонка в короткой стрижке, растрепанной свежим ветром, в белом платьице и с босоножками в руке. Она стояла в накате волны, захлестнувшей пляжную гальку, а позади бурунилось и взмелькивало барашками бескрайнее море, и было оно не злобное, а только ветреное и солнечное. От этих вещей - подводной лодки, транзистора, фотографии веселой приморской девчонки, от снежно-белых перчаток и даже от пузырька с резиновой грушей, который был пуст, но все еще источал тонкий праздничный аромат недавнего одеколона,- веяло иной, не здешней жизнью. Все это напоминало о далеких морских походах, свежих соленых ветрах, матросских вахтах, беспечных увольнительных на берег, когда перед тем в тесном и шумном кубрике старательно утюжились клеши, драились бороды и ботинки, одеколонились чубы и ленты бескозырок...

- Где служил-то парень? - спросил я через перегородку.

- А на Черном море. Сказывает, дюжо красиво там. Целую сетку апельсинов привез...

- Повидал свет, стало быть.

- Да поглядел... В прошлом годи далеко плавали... Уж и забыла, в какую страну... Одну-то помню - Болгария. Это что все помидоры оттудова продают... А ту - вот запамятовала, какая это земля. Снегу, говорит, совсем не бывает. Дак, говорит, пальмы, как у нас ракиты, по улицам растут... Возили их кудай-то, где ихние цари лежат. Сказывает, по три тыщи лет уже в гробах, а все, как есть, цело...

- Наверно, в Египте был? - подсказал я.

- Ага, во-во... Там, там... Говорит, будто и бабы и мужики в платьях ходют...- рассмеялась она.- Дак, а что ж, ежели такая жара... Повидал всево. Теперь, слава богу, дома... А то боялась, в Етнам пошлют или еще куда... Да скоро сахар начнут давать. За свеклу. Малому костюм надо справить,- быстро переключилась она с Египта и Вьетнама на свои житейские заботы - вот уж верно: пока баба с печи летит, семьдесят семь дум передумает.- Когдай-то он себе заработает, одно флотское на ем... За четыре-то года, поди, надоела казенная одежа...

- Зато девчатам нравится,- пошутил я, все еще стоя перед комодом.

- Да чтой-то не больно, гляжу я, с девчатами,- живо отозвалась она, и была заметна в ее голосе озабоченность и даже недовольство.- Третью неделю, как приехал, а - дома и дома... Все свое радиво крутит, балаболку-то эту... Правда, вчора ходил кудай-то... Аж утром пришел... Выпивши...