Евгения Гутнова - Пережитое

Достаточно откровенно рассказав опыт своей жизни, Е.В.Гутнова оставила в своих воспоминаниях огромную портретную галерею людей, окружавших и сопровождавших ее на этом пути. Много было среди них лиц, неизвестных широкой публике, но сыгравших свою роль в судьбе автора. Много было и тех, чьи имена вошли в золотой фонд отечественной науки и культуры. Сейчас, когда роль многих из них в истории нашей страны переосмысливается или подвергается сомнению, я не стану утверждать, что все приведенные на страницах мемуаров характеристики объективны и не требуют к себе критического отношения. Любые воспоминания субъективны по определению. Поэтому, обнародуя их, никто не преследует цели очернить одних или обелить других людей. Но при всех своих недостатках, мемуарный жанр в большей степени отражает характер взаимоотношений людей своего времени. Вопрос же, насколько этот характер соответствует нашему сегодняшнему представлению о роли тех или иных людей и их отношений в истории, не менее субъективен, чем природа воспоминаний. Я думаю, что он имеет смысл лишь в рамках того времени, к которому принадлежали герои воспоминаний.

Воспоминания Е.В.Гутновой являют собой редкий пример удачного сочетания произведения литературы мемуарного жанра и научной монографии. Факты личной судьбы, о которых она сочла необходимым рассказать, постоянно перемежаются с комментарием пережитых автором событий, сделанным по всей строгости исторической науки.

Подводя итог этим кратким замечаниям, я хотел бы прежде всего выразить признательность всем, кто на разных этапах подготовки данного издания к печати внес в его осуществление свой посильный вклад. Кроме того, волею случая эта книга готовится к печати в самый канун наступления нового тысячелетия. И по своему содержанию она является памятником веку уходящему, а для нашей истории — веку кровавому, во многих отношениях очень жестокому, но в то же время великому. Завершая свои мемуары, Евгения Владимировна Гутнова выражает надежду на то, что будущие поколения россиян будут жить лучше, чем пришлось жить ее современникам. Мы тоже позволим себе скромно надеяться на это.

Отчего, когда люди переходят рубеж старости, у них возникает непреодолимое желание писать воспоминания? Я часто задаю себе этот вопрос потому, что в последние годы это желание одолевает и меня. Что в нем? Конечно, в первую очередь стремление оставить след своей жизни, если не в обществе, на что могут надеяться только немногие, то хотя бы в умах и сердцах близких тебе людей.

Каждому опыт его жизни представляется единственным и неповторимым. И в чем-то это правильно, поскольку каждый человек — великий и малый, добрый и злой, творческий или бездарный — составляет целый замкнутый мир, внешняя жизнь которого в какой-то мере доступна окружающим, а внутренняя часто уходит вместе с ним — безвестная для всех, кроме одного-двух самых близких людей, а нередко и для них. Такое же желание, может быть суетное, толкает и меня к тому, чтобы вспомнить свою долгую жизнь, запечатлеть на бумаге пройденный мною путь, хотя я отчетливо сознаю наивность этих надежд: если даже наберутся терпения и прочтут его мои дети и внуки, вместе с ними исчезнет с лица земли и моя рукопись, и моя жизнь, и мой опыт.

Но мною движет еще одно побуждение. Я — историк, и жизнь моя совпала с едва ли не самым сложным, противоречивым, одновременно трагическим и великим периодом в истории нашей страны. И мне не столько хочется воссоздать мою прошедшую жизнь саму по себе, сколько тот неповторимый мир с его бурями и штилями, ненавистью и любовью, героизмом и подлостью, который мне пришлось так или иначе пропустить через свое сердце и разум и в недрах которого я жила с первого дня моей жизни до ее теперь уже последних лет.

Я обыкновенный человек и прожила всю свою жизнь в основных чертах, как и все мои современники. Поэтому в плане главных событий этого периода я вряд ли смогу сказать больше, чем многие и многие мемуаристы, писавшие до меня и более крупные и значительные, чем я, люди.

Но мне кажется, что, как историк, всегда жаждущий понять и хотя бы частично восстановить в своем сознании образ эпохи во всех ее повседневных социальных и социально-психологических проявлениях, я смогу, глядя на события не сверху, а снизу, из толщи жизни обычных, средних людей, объяснить моим будущим читателям то, что им трудно будет почерпнуть из официальных документов, прессы и литературы, оставленных нашим временем.